Жан Оливье - Викинги и индейцы
— Шаванос приплыли, чтобы посмотреть, — коротко ответил Омене-ти. — Я не знаю, что Гитчи-Маниту — Большое Облако — приказал вождям и шаманам Совета озер.
Лодки описали широкий круг перед Кросснессом. В каждой пироге выпрямился во весь рост старший над гребцами и стал вглядываться в высокий утес, на котором стоял Большой Дом Лейфа. Вероятно, наблюдатели увидели то, что их интересовало, так как они снова сели, и лодки, повернувшись на четверть оборота, стали подниматься по реке. Лейф и Тюркер, покинув укрытие гнездовья цапель, влезли на пень исполинской ели, в которую в одну из гроз прошлым летом попала молния, — на ее торчащих в разные стороны и омываемых рекой ветвях еще сохранились иглы.
— Хо-о-о! Сыновья Лисицы, — закричал Лейф, сложив руки рупором, — вы меня слышите? Пусть мои братья лисицы придут и дружески сядут возле костра викингов.
Шаванос услышали слова, так как воздух был чист и звонок, как лезвие меча, но они не подали знака, не повернули голов, и ритм ударов весел об илистую воду не замедлился.
— Братья шаванос, сыновья озер…
Они уже проплыли мимо, и подхваченные течением пироги стали удаляться в сторону верховья реки. Лишь насмешливое эхо отражало призывы Лейфа, посылая их к вершинам кедров и прибрежным соснам.
— Они не захотели нас выслушать, — сказал Омене-ти. — Они приплыли, чтобы увидеть Дом викингов. Теперь я уверен, что на Совете озер происходит что-то важное.
— Виннета-ка и манданам грозит опасность?
Лейф был бледен, и слова с трудом слетали с его сжатых губ.
Скрелинг несколько раз качнул головой, словно взвешивая свой ответ.
— Шаманы могущественны и завидуют вождям, а когда собираются шаманы всех племен, они устраивают большой шум. Виннета-ка — мудрый человек, и шаманам не нравилось слышать на советах его голос.
— Моя жена и сын принадлежат мне, и могущество шаманов бессильно перед этим законом. Готов ли ты отвести меня на Совет шаванос, Омене-ти?
— Я готов, брат мой, но путь долог и труден. И шаванос — в трауре.
— Я тоже буду носить траур, пока Иннети-ки и мой сын не вернутся домой.
— Мы отправимся на озера, и Гитчи-Маниту подскажет тебе слова, которые понравятся шаманам. Когда в дорогу?
— Когда сочтешь нужным, Омене-ти. Ты — бывалый человек.
— Я стану мудр, как медведь, чтобы отвести тебя. Мы отправимся по реке и будем плыть по ней, пока сможем. Пойдет ли по нашим стопам Болтливый Филин?
— Филин так же мудр, как и медведь. И мне бы хотелось узнать, как глубоко простирается этот край до озер.
Тюркер не решился сказать, что он надеется обнаружить новые холмы с виноградными кустами. Ему передавалась тревога Лейфа, и он не мог в этот момент говорить о своей страсти.
Омене-ти бросил взгляд на реку. Лодки растворились в утреннем тумане.
— Мы видели, как шаванос спустились и поднялись по реке. Может быть, это знак благосклонности Гитчи-Маниту. Сегодня я замажу камедью сливового дерева стыки моей пироги, покрашу весла в яркие цвета, и мы поплывем по реке.
В одно мгновенье утес Кросснесса запылал в лучах алого зимнего солнца, и свет яркой огненной скатертью лег на затвердевший от мороза снег.
Глава VI
Пошел третий день, как великий вождь народа шаванос О-Ке-Хе — Сова — отправил к устью реки восемь человек на двух лодках под командованием своего сына Пийя-Лута — Пурпурное Облако. Эти гонцы должны были, не высаживаясь на берег, подсмотреть за деятельностью Белых, устроившихся на мысе, а затем как можно скорее вернуться и отчитаться перед Советом.
И вот теперь О-Ке-Хе задавался вопросом, правильно ли он поступил, послав сына. Сможет ли Пурпурное Облако судить о вещах со спокойствием в сердце? Уже по меньшей мере десять раз сменились времена года, как Пурпурное Облако любит Иннети-ки, дочь Виннета-ка, и вот речная птица стала супругой одного из чужеземцев, пришедших с моря. О-Ке-Хе тихо вздохнул. Больше чем кто-либо другой он ценил честность и мудрость Виннета-ка, но против вождя речных манданов сплоченно выступили шаманы, особо грозная сила, взяв в союзники Нацунка Косоглазого — маниту могучего рода Аттине-Нонгнахок, народа Тетивы, жившего на первом озере.
Обвинение, выдвинутое шаманами, было четким. Приняв чужеземцев, пришедших с моря, заключив с ними союз, островные манданы поставили себя вне народа шаванос. Отдав свою дочь одному из этих людей, Виннета-ка вызвал недовольство Великого Духа и предал своих.
Обсуждения еще продолжались, так как каждый вождь и каждый колдун должен был быть выслушан. До этого дня в своих выступлениях шаманы обрушивались с обвинениями на Виннета-ка. Сплотившись вокруг Вабаша, шамана племени Баашимуна — людей Красных Ив — и Арики, великого колдуна — «Того, кто носит рога», — шаманы различных племен объединяли усилия и на каждом совете наносили все новые удары.
О-Ке-Хе догадывался, что не все было чисто в их поведении и что шаманы, под предлогом того, что передают волю Гитчи-Маниту, утоляют старую месть. Разве не выступил Виннета-ка когда-то на Большом Совете против шаманов, изобличив их привилегии и злоупотребления? Арики не простил. Зачем же Гитчи-Маниту терпит столько грязи в родниках?
О-Ке-Хе снова вздохнул. Виннета-ка нужно было избегать встреч с этими белыми, когда их большой корабль показался у берега скрелингов. Но Виннета-ка поступил своевольно, несмотря на свой опыт. Впрочем, он всегда поступал своевольно, не боясь даже иногда попрать традиции. Нельзя попирать традиции, ибо люди, будь они даже вожди, безоружны перед могуществом невидимого мира и познаниями шаманов.
И вот, в который уже раз, О-Ке-Хе возвращался в своих мыслях к шаманам. Беспрерывно возникали одни и те же трудности, и ему казалось, что он — змея, которая ползает по кругу, пытаясь ухватить свой хвост. О-Ке-Хе подумал, что все трудности, должно быть, начались с появления Ну-Мохк-Мук-А-На, первого человека.
В лагере раздался барабанный бой, перекрывая пронзительные крики лесных дроздов, доведенных до отчаяния зимним голоданием. Пора было идти к хижине великого колдуна Арики, где каждый день шаманы и вожди собирались потолковать об этом нескончаемом деле.
О-Ке-Хе вышел из своего вигвама. Яркий отраженный снегом свет больно резанул по его усталым глазам, однако величие расстилавшегося перед ним пейзажа прогнало горести из его сердца. К нему возвращалось спокойствие, когда он глядел на водную пыль водопада, на переполненное птичьим гомоном болото, на усыпанную звездами ночь; мягкая нега, исходившая от таких картин, несла его душе умиротворение, как молитва.
Место, выбранное для празднования белого времени года, превосходило по величине все, что он видел когда-либо прежде. Гигантское плато возвышалось над вековым лесом, ступенями расположившимся на нижних плато. Все лесные породы здесь перемешались, и, насколько хватало глаз, деревья тесными рядами спускались по склонам, взбирались по косогорам, подобно сотням тысяч воинов, поднявшихся на штурм облаков. Плотная масса придавленных снегом сосен и елей прочно удерживала хребты. И посреди этого дикого и громадного леса прокладывала себе путь река — то спокойная и уверенная в себе, нежащаяся в широких излучинах, то яростная и своевольная, ворчащая на порогах, тыкающаяся своим упрямым лбом в крутые ущелья.
