Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
Внутри, как и снаружи, царило такое же оживление: все переговаривались между собой, спрашивали друг друга, отвечали вполголоса и как бы по секрету.
В одной группе, стоявшей напротив полуоткрытой двери лавки, шел особенно оживленный разговор.
– Какое несчастье, милая Жереми, – проговорила одна из женщин.
– Просто ужасно, – подхватила вторая.
– А мэтр Доже еще не возвращался?
– Может быть, ему вовремя не дали знать, любезный месье Рупар.
– Как не дали знать, мадам Жонсьер? Ну уж простите, вы в самом полном отступлении от предмета, в самой ясной аберрации, как говорит д'Аламбер.
– В чем это я нахожусь? – переспросила мадам Жонсьер, которая решила, что ей так послышалось.
– Я говорю: в аберрации…
– Помилуйте, месье Рупар, я совсем здорова.
– Я не говорю, что вы больны с материальной точки зрения, как говорят философы; я говорю с точки зрения умственной, ибо, поскольку разум есть вместилище…
– Что такое с вашим мужем? – спросила мадам Жонсьер соседку. – Когда он говорит, ничего нельзя понять.
– О! Он сам себя не понимает. Не обращайте внимания на его слова.
– Что это он несет такое?
– Он поставщик Вольтера и его друзей, которые все ему должны. С тех пор, как мой муж стал продавать им чулки, он вообразил, что стал философом.
– Бедняжечка, – пожалела его мадам Жонсьер, пожимая плечами. – Однако это не объясняет нам сегодняшнего происшествия.
– Говорят, что Сабина едва ли останется жива…
– Да, говорят.
– У нее ужасная рана?
– Страшная!
– Кто ее ранил таким образом?
– Вот это неизвестно!
– Что же она-то говорит?
– Ничего. Она не в состоянии говорить. Бедная девочка находится в самом плачевном состоянии. С тех пор как мадемуазель Кино – знаете, знаменитая актриса, которая теперь уже не играет, – привезла сюда Сабину, девушка не произнесла ни одного слова.
– Да… Да…
– Как это удивительно!
– И до сих пор ничего не известно?
– Решительно ничего.
– Доже не возвращается, – продолжал Рупар.
– Если он в Версале, то еще не успел вернуться.
– Что бы ни говорили, – возразил Рупар, – здесь скрывается какая-то страшная тайна.
– Главное, что толком ничего не известно, – вслух размышлял кто-то другой.
– А когда ничего не известно, ничего и не узнаешь, – продолжал Рупар.
– Кто мог подозревать, что такое случится? – сказала Урсула.
– Еще вчера вечером, – продолжала Жереми, – я целовала милую Сабину как ни в чем не бывало, а сегодня утром ее принесли окровавленной и безжизненной.
– В котором часу вы расстались с ней вчера?
– Незадолго до пожара.
– И она вам сказала, что выйдет из дома?
– Нет.
– Отца дома не было?
– Доже? Он был в Версале.
– Значит, она вышла одна?
– Кажется!
– А ее брат?
– Ролан, оружейный мастер?
– Да. Его также не было с нею?
– Нет. Он работал в своей мастерской целую ночь над каким-то заказом, не терпящим отлагательства. Он расстался со своей сестрой за несколько минут до того, как она простилась со мной.
– Но подмастерья-то и слуги что говорят?
– Ничего, они изумлены. Никто из них понятия не имел, что Сабина выходила.
– Как это удивительно!
– И никто не знает ничего больше нас.
– Может быть, когда Доже вернется, мы узнаем или догадаемся…
Слова Рупара были прерваны толчком, который чуть не сшиб его с ног.
– Что это?
– Будьте осторожнее, – колко сказала г-жа Жонсьер.
Сквозь группу разговаривавших протиснулся какой-то
человек, который прямо направился к лавке придворного парикмахера.
Он был высокого роста и закутан в длинный серый плащ. Войдя в лавку, растолкал всех мешавших ему пройти, не обращая внимания на ропот, и, быстро вбежав на лестницу, находившуюся в глубине первой комнаты, вошел в первый этаж.
На площадке стоял подмастерье с расстроенным выражением лица, с веками, покрасневшими от слез. Пришедший указал рукой на небольшую дверь, сделанную в стене, рядом с другой, более высокой дверью. Подмастерье утвердительно кивнул. Человек в плаще осторожно положил руку на ключ в замке и, тихо отворив дверь, вошел в комнату с двумя окнами, выходившими на улицу. В этой комнате стояли кровать, стол, комод, стулья и два кресла. На кровати, под простыней, запачканной кровью, лежала Сабина Доже, дочь парикмахера, раненая девушка, которую Таванн поднял прошлой ночью на снегу напротив отеля Субиз. Лицо ее было мертвенно-бледное, глаза закрыты, черты сильно заострились, и дыхание едва прослушивалось. Она походила на умирающую. Возле нее, в кресле, сидела другая девушка, с заплаканным лицом, казавшаяся сильно огорченной.
В ногах кровати, положив руку на спинку стула, стоял молодой человек лет двадцати пяти, очень стройный, красивой наружности, с лицом, выражавшим глубокое горе.
Перед комодом женщина, щегольски одетая, готовила лекарство. Зеркало, прибитое над комодом, отражало миловидное лицо мадемуазель Кино.
Две служанки стояли у входа в комнату и, по-видимому, ждали приказаний.
Остановившись на пороге, пришедший обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на раненой, и лицо покрылось чрезвычайной бледностью. Как ни тихо он вошел, но шум растворившейся двери заставил девушку, сидевшую в кресле, повернуть голову. Она вздрогнула и поспешно встала.
– Брат! – воскликнула она, подбежав к только что вошедшему человеку, который остался неподвижен. – Вот и ты наконец.
Молодой человек также обернулся. Вошедший медленно подошел и печально поклонился мадемуазель Кино, потом приблизился к кровати и остановился. Лицо его выражало глубокую печаль. Он вздохнул.
– Значит, это правда? – спросил он.
– Да, Жильбер, правда, – сказал молодой человек, в отчаянии качая головой. – Мою бедную сестру чуть не убили сегодня.
– Кто мог совершить подобное преступление? – продолжал Жильбер; глаза его вдруг сверкнули. – Кто мог ранить Сабину?
– Без сомнения, разбойники, разгуливающие по Парижу и наводящие ужас на парижан.
Вошедший рассматривал Сабину с пристальным вниманием. Молодая девушка приблизилась к нему.
– Брат, – сказала она, бросаясь ему на шею, – как я несчастна!
– Не теряй мужества, Нисетта, не теряй мужества! – подбодрил Жильбер. – Не надо отчаиваться.
Тихо высвободившись из объятий девушки, он взял за руку молодого человека и увлек его к окну.
– Ролан, – сказал он решительным тоном, – не подозреваешь ли ты кого-нибудь?
– Абсолютно никого!
– Говори без опасения, не колеблясь. Я должен знать все, Ролан. – И прибавил после минутного молчания: – Ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как люблю Нисетту. Ты должен понять, какое горе, беспокойство и жажду мщения испытываю я.
