Рой Фланнеган - Лесной кавалер
— Но джентльмен не должен жить с дикарями, — с хитрой улыбкой возразил Ланс.
— Да, хозяин, — ответил Пео, глядя на огонь костра. — Некоторые молодые джентльмены предпочитают сидеть взаперти и не знать, что такое свежий воздух. Они все лето мучаются от простуд и лихорадки, вместо того чтобы жить, как подобает мужчинам. Так кем вам хочется быть: мужчиной или джентльменом?
— Пожалуй, и тем, и другим, — снова улыбнулся Ланс. — Но позволь мне еще немного побыть дикарем.
Пео оценивающе посмотрел на выросшего и окрепшего Ланса и сказал, коверкая слова на индейский лад.
— Твоя не знать покоя. Твоя принимать все слишком серьезно. Моя думает, твоя нужен женщина.
Тем летом Ланс открыл для себя, что женщины принадлежат к совершенно иной расе, нежели мужчины, и разница между ними та же, что между лисой и волком. Девушки-индеанки не отличались высоким ростом и крепким сложением, однако в голодные времена переносили все тяготы и невзгоды, проявляя порой больше выдержки, чем их соплеменники, принадлежащие к сильной половине рода человеческого. Их скромность и застенчивость были лишь маской, за которой скрывалось поистине кошачье бесстыдство, вырывающееся наружу при первом же подходящем случае. Сегодня они могли весело резвиться, а завтра без видимых причин ими овладевали грусть и раздражение. Все небесное воинство не в состоянии заставить их полюбить какого-то мужчину, если они уже любят другого, видя в нем достоинства, совершенно незаметные для окружающих.
И сейчас несколько нахальных молодых индианок ходили хвостом за статным бледнолицым гостем, треща, как целая орда кокетливых демонов, громко и безо всякого стеснения восхищаясь его густыми волосами, стройными ногами и сильными руками с длинными пальцами. Они шутили, поддразнивали, и даже танцевали вокруг Ланса, а он, несмотря на полное умение владеть собой, волей-неволей начинал испытывать те чувства и желания, которые, по словам Дэвида Брума, каждый настоящий англичанин обязан в себе подавлять.
Сердиться на этих настырных нимф было бесполезно. Они не обращали ни малейшего внимания на его протесты и недовольное ворчание. Свободный от каких-либо обязательств и достаточно взрослый, по индейским понятиям, для того, чтобы стать достойным любовником, он как бы олицетворял собой постоянный вызов самой женской природе, и юные проказницы не упускали ни единой возможности, будь то днем или ночью, чтобы очаровать его. И в конце концов совершенно сбитый с толку Ланс сделал вынужденный выбор.
В один прекрасный день ее привел Петиско. Вернее, притащил, или, если уж быть совсем точным, приволок, не скупясь на тычки и понукания.
— Ее зовут Миски, — сообщил вождь. — То есть Журчащий Ручей. Болтает без умолку.
Миски была очаровательна и исполнена природной грации. Ланс взял ее руку теплого золотисто-бронзового цвета.
— Хотя бы раз в день ее надо бить, — сказал Петиско. — Это дикая штучка. Она из племени потомаков. Я дарю ее тебе, брат.
Ланс понял. Миски захватили в бою с потомаками, и теперь он получил ее в подарок, как новый томагавк или пояс. Индейский кодекс приличий требовал от Ланса вручить вождю ответный дар, и он отдал Петиско свой украшенный серебряной насечкой пистолет.
Вождь повертел его в руках, погладил ствол и удовлетворенно кивнул:
— Хорошо.
Уже повернувшись, чтобы уйти, он остановился и добавил:
— И не забывай бить ее!
Миски тут же принялась оправдывать свое имя. Она болтала и болтала, закрывая рот лишь затем, чтобы перевести дух. За месяц Ланс узнал больше индейских слов, чем за три предыдущих года.
Так, были слова, называющие то, что неизбежно сопутствует любви, и Миски употребляла их часто, пожалуй, даже слишком часто, а для самой любви слова не было. Одно слово означало «покорность», другое — «послушание», но ни одно — «нежность».
Красоте Миски могли бы позавидовать многие англичанки, а сложению — нимфы. В ее черных глазах светился живой ум, но за исключением фигуры, в ней мало что напоминало женщину. Всем своим видом она являла разницу между индейцами и европейцами, между варварством и тем, что принято называть цивилизацией.
Почти весь день под присмотром старших скво Миски занималась своими обычными делами: мотыжила маисовое поле, выделывала или чистила оленьи шкуры, шила мокасины и готовила пищу, даже научившись не пересаливать ее. Кроме того, она следила за тем, чтобы их покрытый корой вигвам не протекал и в нем не заводились паразиты. Но, после того как все было сделано, она становилась непоседливой и совершенно неуправляемой.
Как-то, отправляясь с дюжиной других индианок купаться нагишом в ручье, Миски захотела, чтобы Ланс составил им компанию. Она без устали хвасталась перед остальными физическими достоинствами «своего мужчины», расписывая их так, словно он был породистым жеребцом. И чуть ли не по пять раз на дню эта лукавая девица буквально требовала от еще неопытного Ланса прелестей физической близости, чем часто ставила его в крайне неловкое положение, поскольку далеко не всегда подобные просьбы высказывались с глазу на глаз.
Индейские юноши и девушки не имели даже отдаленного представления о том, как это происходит у англичан, и абсолютно не считали нужным хранить в тайне подробности своей интимной жизни. Со временем Ланс привык к их простым взглядам на все стороны человеческой жизни, и они немало забавляли его.
От Миски пахло солнцем и дымком костра, а кожа, обтягивающая крепкие мышцы, была приятна на ощупь. Не раз Ланс ловил себя на том, что страстно хочет обнять ее покрепче и просто приласкать, но ласка показалась бы юной дикарке проявлением слабости, а посему — совершенно неуместной. Она понимала лишь окрики и тычки, а смысла и прелести поцелуя постичь не могла.
Тем летом, когда Петиско подарил Лансу Миски, на поселок напал боевой отряд пришедших с севера доэгов.
Воспользовавшись страшной грозой, девять воинов-доэгов проникли в поселок и похитили двух молодых скво. Шум ливня и непрестанно грохочущий гром позволили им прокрасться в четыре вигвама и обезоружить их обитателей, прежде чем подняли тревогу.
Выскочив из своего вигвама, Ланс Клейборн оказался в самой гуще рукопашного боя, ожесточенность которого навсегда врезалась ему в память.
Доэги сражались все вместе, не рассредоточиваясь, чискиаки же нападали на них по одному, созывая своих соплеменников боевыми криками.
Почти ослепший от дождя Ланс схватился со скользким, ярко размалеванным гигантом лет сорока, вооруженным ножом. Вырвавшись из его железных объятий, Ланс уклонился от смертоносного удара и захватил пальцами правой руки немного мокрого песка. Когда же нож доэга вновь взлетел на его головой и, опускаясь, коснулся плеча, юноша перехватил руку врага, мгновенно повернулся к нему спиной и попытался бросить его через себя на землю. Песок сослужил свою службу, не дав пальцам Ланса соскользнуть со смазанной жиром кожи доэга. Однако бросок не получился: противник был слишком тяжел. И все же рывок оказался настолько сильным, что индеец потерял равновесие и тяжело упал в мокрую грязь, буквально кипящую от секущих тугих струй дождя. Тут-то его и настиг широкий клинок индейского ножа Ланса. Предсмертный вопль доэга слился с победным криком юноши.
