Рекс Стаут - Авантюристка
В жизни человека мало несчастий, над которыми он потом не смеется, для меня это бесконечное путешествие было одним из них.
Каждый шаг был пыткой. Я, как мог, перевязал рану, но кровь все равно шла. Необходимо было во что бы то ни стало найти воду. И мы шли, пересекая узкие проходы, огромные пещеры, постоянно в полной темноте ударяясь о скалу и об острые углы.
Я не знаю, сколько это длилось. Будь мы поодиночке, мы бы не выжили. Снова и снова Гарри падал на землю и отказывался вставать, пока я не поднимал его.
Один раз мы чуть не подрались. Я был точно так же слаб.
Но отчаяние одного придавало другому силы и мужество, и мы шли вперед, все медленнее и медленнее.
Это убивало наши души. За последние полчаса мы, наверное, не прошли и километра. Теперь я знаю, что большую часть времени мы шли по своим же следам по кругу! Как это закончилось, так и закончилось, мы больше не могли. Гарри двигался впереди, я понял, что ответственность придавала ему сил. Мы, шатаясь как пьяные, не шли, а брели вперед.
Внезапно Гарри резко остановился, так что я натолкнулся на него. Я почувствовал что-то странное возле ног, но плохо соображал, чтобы понять, что это было.
Потом Гарри камнем упал, чуть не сбив меня с ног, и закричал с радостью:
— Вода! Старик, вода!
Как мы пили и катались в воде, и снова пили, и снова катались! Вода могла оказаться ядовитой, но мы даже не хотели об этом думать. Она была холодной, свежей, живой, она спасла нам жизнь.
Мы промыли раны и перевязали их полосами из рубашек. Потом из одежды мы сделали подушки, снова попили и легли спать.
Мы, наверное, спали очень долго. Мы не могли судить о времени, но, когда проснулись, все суставы были твердыми, как будто мы стали стариками. Я очнулся оттого, что Гарри меня звал.
Как-то — каждое движение было жуткой болью — мы встали на ноги и дотянулись до воды, сняли одежду. Но теперь вода только бередила наш голод. У Гарри в этот момент было плохо с юмором, и, когда я рассмеялся над ним, он пришел в бешенство:
— Подумай. Я говорю, мне надо поесть. Если бы не ты…
— Потише, парень. Не говори ничего, о чем потом пожалеешь. А я отказываюсь обсуждать тему еды, потому что она сама по себе трагична. Мы в ситуации короля в водевиле. Если бы у нас была ветчина, мы бы съели ветчину с яйцами, если бы у нас были яйца.
— Можешь шутить, но я не железный! — закричал он.
— А что мы можем сделать, кроме того, что умереть? — спросил я. — Думаешь, у нас есть какие-то шансы выбраться отсюда? Будь мужчиной. Правильно ли это со стороны мужчины, который смеялся над всем миром, — хныкать, когда надо его покидать?
Ты ведь знаешь, я с тобой. Я буду драться. Я встречу все трудности. А сейчас пусть дьявол развлекается.
Придет время, и наши животы собьют нас с ног. Стоит ли дожидаться этого?
— Но что нам делать?
— Это уже ближе. Есть только одна надежда. Мы Должны по запаху найти склад с сушеной рыбой.
Больше мы не говорили, а стали купаться и промывать раны. Какой холодной была вода! Я прикусил губу, чтобы не закричать, а Гарри громко стонал, когда не мог сдержаться.
После мы в последний раз попили и приготовились к долгому поиску. Мы достаточно отдохнули и были готовы идти.
Мы прошли метров сто пятьдесят, когда Гарри вдруг издал вопль: «Нож пропал!» — и резко остановился. Я схватился за свой ремень, на нем не было ни ножа, ни пистолета. Секунду мы стояли молча, потом:
— У тебя на месте? — спросил он.
Когда я сказал ему, он круто выругался.
Его пистолета тоже не было. Мы стали обсуждать происшедшее и решили, что искать нет смысла. Скорее всего, мы потеряли оружие в воде, когда купались. И так, подкошенные своей потерей, мы продолжили путь.
Одно оставляло нам надежду: мы были уже не в полной темноте. Глаза постепенно привыкли к отсутствию света. И хоть мы и не могли ясно видеть, но различали очертания стен в нескольких метрах от нас. И, что еще лучше, мы отличали очертания и лица друг друга.
Как-то мы встали рядом, меньше чем в метре друг от друга, чтобы проверить, и Гарри радостно закричал:
«Спасибо Господу, я вижу твой нос!» — и мы рассмеялись, дав разрядку напряженным нервам.
Теперь наши страдания были вопросом уже не минут и часов, а дней. Время порой безжалостно к человеку, особенно когда к этому добавляется жуткая боль и голод. Оно выжимает мужество и разрушает сердце, сжигает мозг.
Мы кое-как плелись вперед. Мы нашли воду: в горе было полно подземных потоков, но не пищи. Часто мы хотели броситься в один из потоков, но разум нам говорил, что удержаться на воде сил не хватит. Но мысль эта была сладкой — уплыть в забвение.
Мы потеряли всякое представление о времени и направлении, и в конце концов надежда покинула нас.
Сила, которая вела нас, была погребена в основах животного инстинкта. Все стало кошмаром, как сумасшествие блуждающей души.
Вперед… вперед… вперед! Это было манией.
Потом Гарри охватила лихорадка, и он стал бредить. И это непредсказуемое несчастье придало мне силы и стремление к действию. К счастью, рядом был поток воды, и я почти потащил, почти понес его к нему.
Я соорудил ему постель из своей одежды на твердой скале, искупал его и заставил попить, в это время с его сухих, горячих губ несся бред.
Так продолжалось много часов, потом он провалился в глубокий, спокойный сон. Но в его теле не ощущалось жизни, и я был уверен, что он никогда не проснется. Я боялся дотрагиваться до него. Это были утомительные часы, я прилег сбоку от него, держа его руку в своей. Меня все больше и больше одолевал голод и усталость, а все тело сплошь болело.
Вдруг его рука зашевелилась, потом он произнес слабо, но очень четко:
— Что ж, Пол, это и есть конец.
— Еще нет, Гарри, мальчик, еще нет.
Я пытался придать своему голосу бодрость, но мне плохо это удалось.
— Я… так… думаю. Я просто говорю, Пол… Я только что видел Дезире.
— Хорошо, парень.
— Не надо так говорить, я уже не в бреду. Это, наверное, был сон. Ты помнишь утро в горах — в Колорадо, — когда ты вдруг появился на восходе солнца? Я видел ее там… только вместе с ней был ты, а не я. Так что, конечно, она мертва.
Его логика была за гранью моего понимания, но я пожал его руку в знак того, что понял.
— И теперь, старик, ты можешь меня оставить. Это конец. Ты был молодцом. Мы хорошо подрались, не так ли? Если бы Дезире…
— Нет… не сдавайся просто так. Ты еще жив. А когда у человека есть силы преодолеть приступ лихорадки, он очень даже жив.
Но он так не думал. Я дал ему поговорить. И он говорил, плохо понимая о чем. Прошлое занимало его ум, и, по правде говоря, я сам стал сентиментален. Я себе сказал: «Это смерть».
