Мишель Зевако - Нострадамус
Два принца так и не договорились друг с другом. В конце концов, после бурной сцены, они решили не думать больше об игральных костях, которые бросали когда-то, не думать о том, кому тогда улыбнулась Фортуна, а снова бороться каждый за себя самого, используя в этой борьбе все мыслимые и немыслимые средства.
Перепробовав все: хитрость, силу, коварство, обещания, угрозы, — на исходе десятого дня братья предстали перед ней вместе. И Франсуа сказал так:
— Вы обвиняетесь в колдовстве. Вы обвиняетесь в том, что читали некое письмо, не открыв его, в полной темноте. Вы обвиняетесь в том, что говорили с невидимым существом, скорее всего с существом демонического происхождения. Вас препроводят в Тампль, и начнется судебный процесс против вас. А потом вас приговорят к смерти и сожгут живьем.
А Анри добавил:
— Если только вы не согласитесь уступить. Тогда вам будет предоставлена свобода, вы станете богаты и счастливы. Вас окружит роскошь. Вы превратитесь в знатную даму, и самые именитые из придворных склонятся перед вами.
— Отведите меня в Тампль! — просто сказала Мари. Принцы ушли. Часом позже в ее комнату вошли двое в черном, сопровождаемые солдатами, и ее стали допрашивать. Потом ее отвели в тюрьму, она шла пешком через весь Париж, люди бранились ей вслед и кричали: «Смерть колдунье!»
Мари отправилась в свое подземелье без тревоги, без всякого страха. Она подсчитала: он приедет в воскресенье, — и принялась спокойно ждать. Только в субботу немного занервничала. Но, когда почувствовала, как тоска подступает к ее сердцу, закрыла глаза и прислушалась к звучавшему в ней голосу Рено. Он говорил: через двадцать суток, час в час…
Наступило воскресное утро, она поняла это по тому, что за пределами камеры раздался отдаленный шум. Она подошла к двери и, вся трепеща от волнения, стала ждать. Потянулись часы. Сначала она ждала спокойно. Потом ею стало овладевать нетерпение… Вечером явился тюремщик и принес ей еды и питья на два дня. Она не обратила внимания на этого человека, она понимала единственное: это не он, не ее муж, не Рено. Есть она не стала. Продолжала неподвижно стоять у двери, только иногда шептала:
— Как же долго длится это воскресенье! Что же, этот день никогда не кончится?
Иногда на нее наваливалась страшная, невыносимая усталость, и тогда она вынуждена была укладываться на холодный пол в своем углу. Но очень скоро она снова набиралась сил, вставала и бежала на свой наблюдательный пост, к двери. К хлебу она так и не притронулась, но, когда ее стала в очередной раз мучить жажда и она взяла в руки кувшин, оказалось, что там нет ни капли воды.
— Как это мне удалось так быстро выпить целый кувшин воды? — удивилась Мари.
В момент, когда она задумалась об этом, дверь отворилась и на пороге появился тюремный смотритель с фонарем в руке. Он принес полный кувшин воды и краюху хлеба: двухдневный рацион. Ее это поразило. До тех пор она никогда не разговаривала с этим человеком, но сейчас не смогла удержаться и не спросить:
— Почему вы второй раз за день приносите мне пищу и воду?
— Как это второй? — вылупил глаза тюремщик.
— Да точно же: второй. Вы сегодня утром принесли мне кувшин воды и хлеб.
— Ага, — буркнул себе под нос смотритель, — вот и эта свихнулась! Они тут все этим кончают.
Он отошел к двери и, перед тем как закрыть ее за собой, проворчал:
— Я приносил вам еду и питье в последний раз в воскресенье вечером.
— В воскресенье вечером? Ну и что же?
— А то, — сообщил тюремщик, — что сейчас наступил ВЕЧЕР ВТОРНИКА!
Дверь с грохотом захлопнулась. Мари, не издав ни звука, упала навзничь. Силы ее оставили. Совершенно напрасно она простояла здесь, за дверью, больше двух суток, тогда начиналось воскресное утро, сейчас заканчивался вечер вторника. Она стояла, как часовой, — без еды, без сна, без отдыха…
II. Приговоренная
И потекли дни… Мари, скорчившись, сидела в своем углу. Она не кричала. Она не плакала. Она потеряла всякое ощущение жизни. Ее преследовала единственная мысль: он не придет.
Несколько раз возникали какие-то смутные видения — ей казалось, что перед ней стоят Франсуа и Анри: они появлялись то вместе, то поодиночке. Что они говорили ей? Она не слушала, она не слышала. Потом однажды вдруг поняла, что они ей угрожают. И в этот раз, когда они исчезли, вошли тюремщики и заставили ее покинуть камеру. Она поднялась по лестнице, она впервые за долгое время увидела дневной свет, с двух сторон от нее шли вооруженные до зубов люди, она не понимала, куда ее ведут, а привели ее в темный зал, где уже собрались мужчины, с головы до ног одетые в черное…
Один из них стал задавать ей разные вопросы, и среди прочего ее спрашивали о том, давно ли она вступила в связь с дьяволом и подписывала ли она договор с ним. Мари не ответила ни на один вопрос, она только качала головой. Наверное, допрос длился очень долго, потому что ближе к концу в зал принесли горящие светильники. Потом двое солдат с алебардами схватили ее за руки и заставили встать на колени, а один из людей в черном стал быстро-быстро читать что-то написанное на пергаменте. Она не понимала, что происходит, да, впрочем, и видела плохо: перед глазами мелькали смутные тени, фигуры были расплывчатыми, все будто ускользало от взгляда…
А ведь это был церковный Трибунал! А то, что читал человек в черном, был вынесенный ей приговор!
Мари приговорили к сожжению живьем на Гревской площади на костре, зажженном палачом, а предварительно — к дознанию, во время которого она должна будет объяснить природу своего взаимодействия с потусторонними силами.
Огласив приговор, судьи отправили молодую женщину обратно в ее темницу в Тампле.
Опять дни, дни и ночи, текут и текут без конца… Часы, похожие один на другой, минуты, длящиеся вечность… И долгие-долгие месяцы, минувшие с той ночи, когда Рено уехал в Монпелье, чтобы не вернуться…
В одну из таких минут, когда она неверными шагами мерила свою камеру, дверь открылась, тюремный смотритель пропустил в камеру двух мужчин, поставил принесенный с собой фонарь в угол, поклонился так, что чуть не стукнулся лбом об пол, и только после этого удалился.
Удивленная Мари вгляделась в вошедших, но, сразу же узнав их, потеряла к «гостям» всякий интерес.
Вероятно, то, что собрались сказать ей королевские сыновья, было ужасно, потому что оба они, явно колеблясь, долго молчали. Франсуа первым решился приступить к делу. Он подошел к Мари и взял ее за руку. Анри, которым, видимо, овладел приступ бешеной ревности, тут же подскочил к узнице и схватил ее вторую руку.
