Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ
– Проклятый сукин сын! – не выдержав, гневно воскликнул он. – Какого черта ты здесь делаешь?
– Да вот, пытаюсь заставить вас понять, что если бы в тот злосчастный день я не бросился в море, то сейчас превратился бы в корм для рыб, ведь я был в экипаже той шлюпки, которую унесло.
– Ее унесло, потому что тебя там не было, когда надо было спасать положение.
– То есть грести? – казалось, возмутился тот и тут же коротко хохотнул. – А вы хорошо меня рассмотрели, мой лейтенант? Как только меня начало выворачивать наизнанку, я понял, что являюсь скорее обузой, чем помощником, я почувствовал, что нас ожидает, и принял решение, в котором теперь – зная результат – не раскаиваюсь.
– Ты стал дезертиром, – напомнил ему командир, хотя приходилось признать, что он сам дал маху: нечего было выбирать гребцом такого заморыша. – Что бы там ты мне ни говорил, по тебе плачет виселица.
– Для начала меня надо поймать, и, как бы веревка ни резала шею, я промучаюсь меньше, чем пришлось мучиться тем троим несчастным. – Он указал на какую-то точку у себя за спиной и добавил: – С вершины вон той скалы мне было видно, как огонек постепенно исчезал вдали, и, клянусь вам, я плакал. Однако единственное, что я получил при рождении, это жизнь, поэтому я изо всех сил стараюсь ее сохранить.
– Тебе также внушали чувство товарищества и чести.
– Товарищи – это те, кого человек выбирает сам, а не те, кого ему навязывает офицер. А что касается чести, я всегда считал ее принадлежностью благородного сословия, и, по мне, пусть остается ею и дальше.
– Ну, если ты пришел, чтобы я простил тебя за предательство, ты напрасно теряешь время.
Проворный человечек, которого он знал только по прозвищу – Ящерица, посмотрел на него так, словно лейтенант только что сказал страшную глупость.
– Простить меня? – повторил он. – Упаси Бог! «Простить» означало бы вернуться в строй, а это совсем не входит в мои планы. Меня поставили перед выбором: провести десять лет за решеткой или завербоваться в армию, и я не стал колебаться. А тут, надо признать, вполне можно жить, ведь я раньше занимался тем, что грабил на дорогах, и знаю, как приспособиться к таким условиям. В здешних горах в изобилии водятся козы, свиньи, кролики и всякие птицы, вдобавок тут полным-полно фруктов, а океан изобилует рыбой, которую можно поймать без особых усилий. Делаю себе, что хочу, и никто мне не указ, иными словами, я не нуждаюсь в том, чтобы меня прощали.
– И что же, ты собираешься остаток жизни бродить в одиночестве по этим скалам?
– Со временем, может, найду островитянку, которая меня примет, а нет, так уверяю вас – лучше уж быть одному, нежели в компании сержантов… – Он встал, широко улыбаясь, и заключил: – А сейчас мне пора сматываться, потому что сюда идет Сёднигусто, а он, чего доброго, вздумает меня словить, хотя бы ради вознаграждения, которое обычно выплачивают тому, кто поймает дезертира.
Ящерица пропал из вида между деревьями, а вскоре действительно появился саморец, который притащил дюжину замечательных рыбин и, ухмыльнувшись, не удержался от вопроса:
– Мне не показалось – я видел того, кого видел? Это был Ящерица?
– Он самый! – подтвердил командир. – Но сомневаюсь, что ты его еще увидишь. У меня такое впечатление, что этот остров похож на лабиринт, в котором настоящая ящерица, вроде него, может скрываться всю свою жизнь.
– А почему это он так быстро смылся? – удивился саморец. – Может, он воображает, что я попытаюсь его поймать?
– Наверно, он подумал, что лучше проявить осторожность, чем потом жалеть.
– Ну и плохо подумал… – со вздохом сказал Бруно Сёднигусто и, опустив груз на землю, стал собирать дрова. – Я не из тех, кто вмешивается в чужую жизнь, и, если кому-то выпадает редкий случай выбрать свою дорогу, я за него рад.
– А какой путь думаешь избрать ты? – поинтересовался его собеседник.
– Что вы хотите от меня услышать, мой лейтенант? Сегодня я так здорово провел время, как не проводил уже несколько лет, а сейчас мы набьем брюхо судаком, испеченным на углях. Если таково ненастье, не надо и красного солнышка, и чему быть, того не миновать.
– Но ведь нам поручено дело.
– Бывалый солдат, наставляя новобранца, не забудет сказать ему, что чем дольше тот будет выполнять порученное дело, тем позже ему дадут новое. Нам был дан приказ побрататься с местными жителями, и нет сомнения в том, что мы добросовестно его выполняем, потому что или я страшно заблуждаюсь, или кое-кто занимается «братанием» по крайней мере пять раз в день.
– Следует проявлять немного уважения к командиру, болван!
– Вам это кажется проявлением неуважения? – удивился его подчиненный. – Мне никогда не удавалось больше трех «братаний» за день, даже если я менял девицу. А теперь серьезно, мой лейтенант… – добавил он. – Я сомневаюсь, что нам пришлют замену раньше, чем через год, поэтому давайте не будем пороть горячку, поскольку поспешность привела нас только к настоящему несчастью.
Он не получил ответа по простой причине: антекерец был согласен с тем, что сказал Бруно, и если в чем и раскаивался всю оставшуюся жизнь, так это в том, что не оспорил нелепый приказ, совершенно неуместный в той обстановке. Он должен был поставить на первое место безопасность своих подчиненных, а уже только потом долг повиновения. Надо было заставить капитана Кастаньоса понять, что, если этот далекий остров тысячи лет обходился без чертовой карты, он точно так же мог обойтись без нее еще неделю – до тех пор, пока море и ветер не надумают передохнуть.
А ему не терпелось проявить служебное рвение, выказать храбрость, которую следовало приберечь для другого случая. И вот, пожалуйста, результат: бедных парней, которым действительно не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться, настигла смерть, страшнее не придумаешь.
Осознание столь грубой ошибки привело к тому, что он стал слишком часто сомневаться в себе самом и в своей способности к командованию. Он спрашивал себя, почему медлит с путешествием вокруг острова: потому ли что состояние здоровья не позволяет или потому что он наслаждается самыми счастливыми днями в своей жизни – а может, его пугает мысль о том, чтобы вновь оказаться лицом к лицу с океаном?
Ему и правда еще не удавалось проделать и полдюжины шагов без посторонней помощи. И он никак не мог потребовать от галисийца ремонтировать шлюпку не так тщательно. Но ведь в глубине души он действительно желал поджечь фелюгу, никогда больше не выходить в море и наслаждаться этим невероятным медовым месяцем до конца своих дней.
Разговаривая с дезертиром, он наверняка испытал некоторую зависть к тому, кто предпочел освободиться от пут.
