Константин Жемер - Поверить Кассандре
– Откуда знаешь про керосину?
– Лошадь по лету водил с телегой – Благодетель велели, чтоб ни гу-гу, трёхалтынным одарили.
– Много там? – спросил кто-то.
– Много, я ишшо дивился, зачем стоко, а Благодетель смеялись токо, и грозились деньгу не дать, мол, спрашиваю много.
Тарас замолк, задумавшись о чем-то своём, зато встрепенулся Карп.
– Наш Благодетель затем и читает газеты, что выгоду в них свою ищет. Иначе на кой ему газеты-то? Они ведь денег стоют. А там написано: скоро большая война будет, вот Благодетель и решил навариться…
– На войне-то? – не понял Тарас.
Лицо Карпа расплылось в гаденькой ухмылке.
– Какой же ты вор? В грузчики шёл бы! На керосине! Кады война грянет, кто ловок – завсегда деньгу срубит. А кто дурак – тому карачун! А такие как Карман – они поболе всех и срубят!
Выпили молча. То ли за тех, кто погибнет в гипотетической войне, то ли за тех, кто на ней наживётся. Тишина не проходила. Руки десятка людей вертели посуду. Молчали.
– Милые мои клефты! – сказал Циммер, подняв стакан, словно американская статуя Свободы свой факел. – Одни скажут, что по вашей вине влюбленные не могут гулять по вечерам, что из-за вас торговцы тратятся на сторожей и крепкие штабы на окнах… Но они забывают, что такие, как вы, век назад подожгли Москву, и тем выкурили засевшего там Бонапарта; и это вы шли с Ермаком в Сибирь, так что, друзья – выпьем за клефтов[36]!
– Сибирь зря помянул, – проворчал Карп. – А здравица добрая, будем!
Глава 5
Пирожки с зайчатиной
10 января 1913 года.
Думается, Павел Андреевич Циммер зря в детстве тайком читывал дедовские книги. Фолианты с тех полок содержали, главным образом, наставления об охоте. Мальца это не смущало, ибо о рыцарских романах и о занятной выдумке мистера По – детективах – он никогда не слышал. Потому и довольствовался охотничьими байками.
Ранние воспоминания, как известно – самые яркие. Вот и нынче эдакая давность предстает перед глазами как живая. И вспоминаются не печатные слова на страницах, а будто все происходило вживую. Крестьянские мальчишки в больших, не по росту, полушубках бредут вдоль лесной дороги, по которой возят сено с пустырей, и где имеет обыкновение ложиться заяц. Шпана, каковую назвать загонщиками язык не поворачивается, идет, постукивая палочками по деревьям, словно очумевший от голода дятел тарахтит. Само собой, ни один порядочный заяц не может выдержать подобного издевательства, а потому – взбуженный – выносится на дорогу, где обыкновенно останавливается и крутит головой, видно, приходя в себя. Там-то он и попадает под выстрел. Грустно, господа!
– Гнусно, господа! – ворчит Циммер, поднимаясь с постели и растирая ладонями лицо. Неделю назад, по открытости душевной, он рассказал в компании местного люда одну из заячьих историй, а на следующий день Антипка приволок в мешке живого зайца – от Дяди Карпа в подарок. И не какого-то там кролика-замухрышку, а матёрого могучего зверя. Вот такая шутка…
За стеной, после короткой перебранки, снова сели играть в карты и, по странной привычке, принятой у простолюдинов, бросают фоски на стол со звучным шварком. Шварк-шварк-шварк! Будто палочки по заиндевелым деревьям, бьет этот звук по мозгам невыспавшегося инженера.
Циммер потряс головой, затем отворил окно, впуская свежий морозный воздух. Выглянул наружу; в сторону Литейного плотной толпой двигался народ, некоторые несли котомки или широкие доски – лотки.
Обычно Павел выходил на работу после того, как схлынет первая ранняя волна рабочих, спешащих на призыв заводских гудков, но обязательно до того, как появится волна вторая, основу которой составляли торговцы, прачки и прочие подобные труженики. Сегодня же молодой человек проспал.
– Пора за дело, ибо труд сделал из обезьяны человека! – провозгласил Павел и далее ворчал, одеваясь. – Зачем люди сбиваются в стадо? Стадом, гуртом торопятся из точки А в точку Б, веря, что кратчайшее расстояние – это трамвайная линия. Не терплю толпы, не могу с гуртом, а вагоны, небось, забиты до отказу! Потому, решительно, только пешком, через ярмарку – там и позавтракаю.
На глаза попадается томик Гюго. Шорох страниц, и молодой человек читает:
«Овца овце – рознь!»
– Да уж, Виктор Йозефович, счастье, что спросил совета не в амурных делах… Видно, сегодня вы тоже не в духе…
Сборы заняли едва ли полчаса. На лестнице нос к носу пришлось столкнуться с сожительницей домовладельца.
– Э-э-э, Ксе… мадам, что стряслось? Доводилось видеть вас кричащей, визжащей, орущей и даже голосящей, но ни разу… э-э-э в таком глубоком горе?
Умение утешать женщин не значилось среди добродетелей Павла Андреевича.
– Не его это сын, – хныкнула женщина, но взгляд внезапно прояснился, и она, превратившись в себя же, но уже обычную, такую как прежде, завизжала: – А кто ж виноват, что у него нет собственного дитяти?! Эка важность, приплелся мальчик на кухню и взял себе немного варёной курочки! Что ж его теперь – убивать за это? Он его лицом об кулак приложил, нехристь! Вот вырастет моя кровиночка и станет коллежским секретарем! А то и советником! А может, даже в Думу сядет! Будет государственные дела заправлять! Вот тогда вам, Роман Модестович, несдобровать! В тюрьме сгниёте!
Ксения, кажется, выдохлась.
– Парню уже пятнадцатый год, а он у вас, кроме приходской школы, ничего не кончал, и лоботрясничает. Где это видано, чтобы неучи государственными делами заправляли?– невольно возразил Павел, но тут же опомнился и поспешил скрыться из поля зрения мадам.
Вслед, само собой разумеется, посыпались отборные ругательства – Ксения-Ксантиппа перенесла весь огонь артиллерии со скорого на руку Карманова на несдержанного на язык Циммера.
По улице пришлось двигаться в толпе.
«Овца овце рознь», – припомнил инженер. – Ну да, ну да! Поди, им это скажи!»
Еще Анахарсис, мудрый скиф, приехав в Афины, удивлялся, что люди специально дважды в неделю сходятся на площадь обманывать друг друга: раз – на народное собрание, второй – в базарный день.
Шагов через двести начинается ярмарка: друг к другу жмутся палатки и лотки со всевозможными яствами и безделицами. Все украшены пестрыми вывесками и флагами. Ходят громогласные тетки, потрясая огромными кадками.
Рядом с Циммером выступает дородный господин, пытаясь с ручного лотка продать в добрые руки «совершеннейшее чудо техники прямиком с выставки в Париже» – резиновое яичко с петушком внутри. Вокруг толпятся молодухи, которые вовсю потешаются над господином и его петушком…
