Сергей Городников - Золотая роза с красным рубином
Приближаясь к открывающемуся за нею ущелью, он замедлил бег коня и вдруг расслышал странные крики, в которых звучали и ненависть, и злоба, и отчаяние. Крики эти оборвались так же внезапно, как начались. Завернув к низкому сухому дереву, он спешился в тени его корявых ветвей, завязал поводья жеребца за сук, затем быстро залез по склону на его верх. По кошачьи бесшумно передвигаясь у скалистого обрыва сужающегося ущелья, он сверху края обрыва, как на ладони, увидел Сенчу на притихшем аргамаке и рядом пятерых лошадей без наездников. Двух других осёдланных лошадей он узнал сразу, потому что продолжительное время следовал за ними и их хозяевами. Они испуганно встряхивали головами, пятились и дико косились на утыканных короткими стрелами лазутчиков Карахана. Те валялись на земле, скорчившись после падения, неподвижные и немые. Сенча хмуро наблюдал, как его люди повыдёргивали из убитых стрелы, а мёртвые тела спихнули в наскоро отрытые в скатах щебня и песка углубления и заваливали руками и ногами. Завершив это занятие, они спокойно поднялись в сёдла, двое подхватили с грив поводья ставших добычей лошадей, и, как будто не произошло ничего особенного, направились дальше, углубляясь в расщелину.
Итак, с лазутчиками хана было покончено, а значит и со всеми договорённостями, которые хан навязал Сенче в подземелье. Вождь молодых калмыков оказался не таким простым, каким представлялся Карахану. Удача стал настороженнее высматривать подозрительные выступы, удобные для караулов. Но обнаружил выставленных сторожей только у стоянки, которую калмыки устроили в месте, где расстояние между склонами расширилось.
На стоянке вместе с теми, кто вернулся с Сенчей, их было человек тридцать. Сторожа присоединились к остальным, и тоже ожидали, что скажет их вождь. Ему они доверились, и он привёл их в эти края. Хмурый вид Сенчи не предвещал молодым калмыкам ничего хорошего. Они были среди враждебных кочевых племён, которые покорились воле Карахана, и только хан мог сдержать их закоренелую ненависть к представителям северных кочевников. А как раз о хане Сенча избегал говорить что-то определённое.
Занятые ожидаем ясного решения вождя, они потеряли бдительность. Удача без труда прокрался к вырытой яме, в которой были пленники. Исхудалые и измученные степными переходами, те плотно сидели на её дне, равнодушные к прибытию Сенчи с частью сообщников. Чертами лиц, волосами, рваной одеждой они заметно отличались от калмыков, и они напоминали его приёмного отца. Это были его соплеменники. Странное волнение зашевелилось в глубине души Удачи, когда он всматривался в этих людей.
6. Дочь Карахана
К полудню он спрятал жеребца за деревьями в овраге, где тот мог пастись, не привлекая к себе внимания, а сам горами пробрался к котловине. Устроился он так, чтобы сверху видеть приготовления к поединку. Для разбойников это было невиданное зрелище, и они за предыдущие часы возбудились, настроились воспринимать его как праздничное событие. Яркие лоскутки были привязаны к копьям и шлемам, некоторые степняки и их женщины нарядились в пёстрые одеяния. Но на расстоянии они всё равно казались Удаче стаей ни то шакалов, ни то воронья. Невнятный гомон оживления усилился, когда в очерченное для ристалища поле вывели мышастого коня Белого князя и лоснящуюся от сытости вороную кобылу Чёрного хана. Гомон стал затихать с появлением из зева восточной пещеры, где были жилые помещения хана, его самого и выведенного за ним четырьмя ханскими телохранителями седоволосого противника.
Сначала Удаче показалось, что Карахан приостановился возле странной, наподобие юрты, маленькой постройки из округлых белых камней. И, когда он понял, что там не округлые камни, а черепа, невольно содрогнулся от нравов главаря разбойного логова.
Черепа были сложены ровными слоями, каждый следующий меньше того, что под ним. Карахан указал рукой в чёрной перчатке на верхний слой, который был на уровне его живота, и обернулся к Белому князю, не такому широкому в кости, но почти на голову выше, чем он сам.
– Я не могу тягаться с Тамерланом, – заявил он. – Тамерлан оставлял после себя горы черепов своих врагов. Но эта горка – дело моих рук. Я отбираю для неё самые гордые головы. И сегодня верх её украсит твоя, князь.
Белый князь равнодушно пожал плечами.
– Мне твоя болтовня не любопытна, хан. Я прибыл биться с тобой, чтобы забрать сына. И не хотел бы это дело затягивать.
– Ты смел, князь, и мне это нравится, – Карахан сощурил чуть раскосые глаза, и блеск тёмно-коричневых зрачков в них не предвещал ничего хорошего. – Но ты дерзко смел, и я тебя накажу.
Он властно приподнял правую руку, и услужливый до раболепства кочевник подвёл к нему кобылу, опустился на четвереньки, чтобы хан мог ступить ему на спину и надменно сесть в украшенное золотом седло с золочёными стременами. Князь направился к своему коню, спокойно, одним движением поднялся на него и, по примеру хана, продел руку в крепёжные ремни щита из тростника, обтянутого толстой кожей, на которую посредине крепился стальной шишак. Оба противника неспешно поправили кожаные пояса с тяжёлыми саблями, перчатки на руках и разъехались каждый к своей воткнутой в землю пике.
Красное солнце клонилось к закату, растягивало тени гор по окружённой ими долине. Лёгкий ветерок дохнул в котловину, выветривая из неё душную жару предвечерней теплотой. Гомон толпы постепенно совсем утих, и воцарилась напряжённая ожиданием тишина. Звенящий стон тетивы боевого лука резанул воздух, и стрела с красным древком и белым оперением, промелькнула на равном удалении от готовых к схватке всадников, с чавкающим звуком впилась трехгранным наконечником во врытый в землю столб. Оба противника выдернули торчащие из земли пики, одновременно пришпорили коней, понеслись навстречу один другому. Их тени на смятой траве столкнулись грудь в грудь, с лязгом стали о сталь нанесли удар наконечниками пик в шишаки щитов и под треск переломленных крепких палок разделились, чтобы разлететься в противоположные стороны.
Всадники отбросили древки сломанных пик, отцепили от сёдел шестопёры. И опять с холодной яростью погнали коней к средине ристалища. На этот раз они съехались не для того, чтобы после одной сшибки разъезжаться. Первые, самые страшные по силе удары шестопёров лязгнули по шишакам щитов, врезались в защитную кожу, прорывая её до тростникового плетения, и противники, ожесточаясь в схватке, закружили в жестокой пляске. Лезвия шестопёров вгрызались в щиты, как будто зубья голодного демона, и вскоре искромсали кожу на них в лохмотья. Щиты были отброшены, а булавы с яростных замахов столкнулись. Два лезвия шестопёра хана не выдержали такого удара, с жутким лязгом и хрустом смялись, точно всего лишь были лепестками хрупкого цветка. Скрипя зубами от бешенства, он отшвырнул булаву и схватился за рукоять тяжёлой сабли. Его вызову последовал и Белый князь, откинул свой шестопёр, и кроваво-красные блики солнца лизнули расширяющиеся к концам лезвия сабель.
