Анатолий Ковалев - Потерявшая имя
— А он не сказывал…
— Когда же вернется?
— Ох, и въедливый ты, батюшка, измучил ты меня вопросами! По весне, кажись, обещал. А может, и долее загостится. Мне он не отчитывался!
Белозерский понял, что ему ничего не добиться от старой ведьмы и на сей раз позволил ей закрыть за собой дверь. Князь вернулся к саням, но сесть в них не торопился, обдумывая услышанное. Из беспардонного и нелепого вранья старухи он принял на веру только то, что Казимир не удрал с французами. А не удрал он потому, что не захотел терять жирный барыш. Еще бы! Пожар и оккупация — благо для ростовщика, как для любого темного дельца. В суматохе и панике никто ни за что не ответственен. На пожар и грабителей списать можно многое. Заложенный дом князя тоже сгорел. Почему Казимир велел говорить, что отбыл в деревню? Ведь это глупо, кто поверит… Но тут же Белозерский припомнил, что дворецкий Шуваловых давеча рассказывал об арестах, произведенных комендантом в городе. Поляки находятся под особым надзором, хотя большую часть арестованных составляет русское купечество, хотевшее нажиться на поставках для наполеоновской армии. Летуновский боится, что его обвинят в пособничестве французам. Боится ареста, потому и прячется в какой-то темной щели, как осторожная, опытная старая крыса.
— Он в Москве! В Москве, каналья! — произнес вслух Белозерский.
— Верно, барин, в Москве, — вдруг вмешался Илларион.
Илья Романович не терпел, когда слуги лезли в разговор, а тем паче когда он общался с самим собой, и с трудом удержал руку, уже поднявшуюся было для оплеухи. «Парень ловок, авось возьмет след!» — подумал он.
— Что ж присоветуешь, братец? — панибратски осведомился князь.
— Советовать не могу, а вот думаю, что пан ростовщик наведывается сюда, иначе старуха уже померла бы с голода. Кто ее будет кормить, этакую труху?! И он держит ее здесь не зазря. — Илларион сделал лукавую многозначительную мину.
— А какой ему прок в старухе? — недоуменно спросил Белозерский.
— Не скажите, барин. Вот нынче вы себя назвали, так она и титул ваш, и имя запомнила. Я по глазам заметил, они у нее забегали. Бабка-то еще, видно, из ума не выжила!
— Для чего же ей это, по-твоему?
Князь уже начал догадываться, куда клонит Илларион, но виду не подал. «Шельмец честолюбив, любит быть на коне, так пусть маленько поскачет, а после я его осажу!» — решил он про себя.
— Это нужно пану ростовщику, — назидательно стал растолковывать Илларион, явно гордясь своим интеллектуальным преимуществом. — Попомните мое слово: старуха ему докладывает о каждом госте, а он заносит в особую тетрадочку. Ведь не все после такой заварушки вернутся в Москву. Уж я эти хитрости знаю! — Он смотрел на князя свысока и продолжал все с большим воодушевлением: — Она ему и о настроении каждого гостя докладывает. Кто понахрапистей и готов применить силу, а кто отчаялся вернуть свое добришко и безропотно стерпит. Пану Летуновскому это все очень даже пригодится, когда дело дойдет до закладных…
— Дойдет ли? — засомневался Илья Романович. «Ты, брат, умен, да я не хуже тебя разбираюсь в людях! Молод меня учить!»
— Вот что, милок, — после минутного молчания начал он по-отечески, — видишь ту печку? — Он указал на остов печи на другой стороне улицы, как раз напротив старухиной времянки. — Сегодня же выстроишь вокруг нее сараюшку и будешь здесь ждать Казимира.
Предложение барина явно пришлось не по вкусу бывшему разбойнику. Он почесал в затылке и упавшим голосом спросил:
— А мороз ударит?..
— Ничего, Макар подвезет тебе дровишек и продовольствия. Лежи себе на печи да посматривай в щелочку! И заметь — по случаю морозов никаких клопов! — скривил он рот в усмешке.
— Так-то оно так, — явно недооценивая заманчивое предложение князя, продолжал сомневаться Илларион, — да только, как же я узнаю ростовщика?
— Ну это брось, узнаешь! — прекратив усмехаться, грубо оборвал его Илья Романович. Ему надоело ломание слуги. — Все ростовщики на жидов похожи, и Казимир не исключение. Маленький, сухонький, пучеглазый… В общем, поймешь, как увидишь…
Три дня и три ночи просидел Илларион в наспех сколоченном сарае, не спуская глаз со старухи, и все впустую. Старая ведьма вообще не выходила из времянки, зато к ней постоянно наведывались гости, закладывавшие у ростовщика свои вещи. Судя по их унылым лицам, служанка ростовщика угощала их той же басней об уехавшем в деревню хозяине. Никого, хоть сколько-нибудь похожего на Казимира, среди них не было. На четвертую ночь, когда ударил особенно лютый мороз, отчаявшийся Илларион решил действовать: «Ворвусь к ней, приставлю нож к горлу, старая мигом разговорится! Не дохнуть же тут из-за этой хрычовки!» Он переждал драгунский патруль, который проезжал по Остоженке всегда в одно и то же время, и бесшумно, по-волчьи, перебежал через улицу.
Илларион вошел без стука, рванув, что было силы, дверь старухиной времянки. Незапертая дверь легко поддалась, и каково же было удивление парня, когда он никого не обнаружил за нею! Ведьма испарилась, притом что он весь день глаз не спускал с ее двери! Илларион даже перекрестился, настолько это показалось ему диковинным и связанным с нечистой силой, но, хорошенько осмотревшись, понял, что тут обошлось без колдовства. Времянка имела еще одну, с первого взгляда незаметную дверь, выходившую на пустырь с обугленными черными деревьями.
— Дурень! — обругал себя Илларион. — Так бы и замерз, не догадался!
Он в сердцах пнул щелистую дверь и вышел на пустырь. Ясное, чернильно-синее небо густо усыпали колючие морозные звезды, и полная луна высоко поднялась над сожженными деревьями, над мертвой, зловеще-безмолвной Москвой. При ее свете на свежевыпавшем снегу отчетливо были видны следы старухи. Илларион отметил, что ведьма немного косолапит, загребая носками внутрь. Следы спускались вниз, к реке, откуда редкими короткими порывами задувал ветер. Илларион постоял, прислушиваясь к звенящей тишине вымершего города. Человеческих голосов и ржания лошадей слышно не было, лишь где-то выла собака, оплакивая родное пепелище и свою сиротскую долю. Ветер рванул злее, прокусив насквозь теплую одежду слуги, по ногам пробежала поземка. Надо было торопиться, покуда не началась метель. Он пустился по косолапым следам старухи, спускаясь к реке. Там, в низине, следы почти замело, но Илларион понял, что старуха шла к другому берегу. «Там, знать, и живет ростовщик!» — догадался он и прибавил шагу.
На середине реки следы окончательно исчезли, но Илларион уверенно продолжал путь к противоположному берегу. Обледеневший берег оказался очень крут. «Она не могла здесь подняться! Что за чертовщина!» На какой-то миг парень растерялся, не зная, что предпринять. Ветер усиливался, а налетевшие тучи время от времени закрывали луну, погружая в зыбкий, зловещий мрак реку и берег. «Здесь какой-то фокус, — твердил себе Илларион, — какое-то тайное приспособление». Для него этот путь не представлял никакой сложности, он залез бы вверх по обрыву без всяких приспособлений, но важно было понять, как залезла старуха, потому что наверху вряд ли теперь отыщутся ее следы. Парень медленно продвигался вдоль обрыва, подняв до ушей вышарканный воротник старого тулупа, который был извлечен князем из ветхого сундука в Тихих Заводях и щедрой рукой подарен любимому слуге. Обжигающий ветер пронизывал его насквозь, тело ломило, но Илларион не сдавался. Он тщательно, вершок за вершком, осматривал крутой берег, жалея только о том, что загодя не смастерил факел. Небо уже стало черным, но луна на миг выкатилась из-за туч. Он задрал голову, чтобы оценить, надолго ли ему хватит небесного освещения, и вдруг увидел на вершине обрыва темную полоску, терявшуюся в снегу. «Веревка!» — осенило его. Чтобы найти ее конец, пришлось разгребать снег руками, но, слава богу, настоящая метель еще не началась, и он оказался неглубок.
