Нина Соротокина - Канцлер
— Тише, сэр… Мы ведь служим одному делу. Это мы еще обговорим…
— А при чем здесь Сакромозо?
— Это наш адресат в Кенигсберге и Мемеле. Правда, шифровки мы посылаем не на его имя, а на Торговый дом Альберта Малина. Письма чаще идут не цифирные, а в виде иносказания. Так что вашей дипломатической почте ничего не угрожает… Не желаете бренди, сэр? В такую с-собачью погоду…
Погода действительно испортилась, по крыше кареты барабанил негромкий дождь.
— Спасибо, я не пью бренди, — поморщился Вильямс. — Куда вас отвезти, господин барон?
— Я потом скажу… — Блюм достал большую плоскую фляжку, впрочем, в его кукольных ручках и бокал показался бы бочкой, отвинтил крышку и влил бренди себе прямо в горло. Прополоскав рот, он спрятал фляжку в карман. — Продолжим?..
Дождь невыносимо томительно стекал по стенке кареты, мокрые листья в свете фонаря вспыхивали резким, блестящим светом. От этого начинала болеть голова, а пестрый барон все говорил… говорил…
Почтовый день
Письмо на подносе Никита увидел сразу, как только открыл глаза. Рукой Гаврилы была сделана приписка: «читать незамедлительно, второй день ждет». В этой приписке, угадывались иносказательная обида старого камердинера, а также желание поучать тридцатилетнего барина, словно мальчишку из Пажеского корпуса. Поучать-то поучал, но кувшин с квасом поставить не забыл. Никита приник к кружке.
После вчерашней попойки голова гудела как растревоженный улей. Стоит изба безугольна, живут люди безуемны, отгадка: пчелы. Изба безугольна угрожала расколоться надвое. Пили в хорошей мужской компании по случаю получения Алешкой корабля. Корабль стоял в Кронштадтской гавани и требовал некоторой починки. Принимавший фрегат старпом деликатно заметил, что пить-то рановато, шут его знает, удастся ли его починить… Но старпому дружно заткнули рот. Главное, чтобы был капитан, а он налицо.
Моряки дымили трубками и вели хорошие разговоры. Говорили о славе русского флота, о гениальности и просчетах Петра Великого, о недавней мемельской победе, о величии русского характера. При таких разговорах вино замечательно идет, Никита и не заметил, сколько бутылок, а вернее сказать, сколько ящиков они опорожнили.
Однако будем читать «незамедлительно», еще распоряжается, старый черт. Письмо было от московской тетушки Ирины Ильинишны, которая, впрочем, давно жила не в Москве, а в усадьбе ее второго, ныне покойного мужа. Усадьба эта находилась верстах в семидесяти от Петербурга. Как только Никита увидел ее витиеватую роспись, у него еще больше испортилось настроение. Живут, кажется, совсем рядом, но никогда не видятся. Уж наверняка Ирина Ильинишна приезжала в столицу, но визитом не радовала и к себе не звала. Тем не менее письма писала и неизменно просила денег. Ему не жалко, пошлет с оказией, но противно знать: деньги просятся не от нужды, тетка была сейчас не беднее, чем он, а от желания как можно больше взять «сомнительного» племянника.
Однако это письмо разительно отличалось от всех прочих. Денег на этот раз тетушка не просила, а с самых первых строк начала горевать, что не может приехать в Петербург по причине болезни. (А чего бы это вам приезжать, милая тетушка? Болейте себе на здоровье!) Вместо себя тетушка высылала некую даму, судя по описанию — ханжу. Оная дама должна была сопровождать некую девицу, которую Никита должен был (одни долги!) принять на жительство в своем дому.
Никита решил, что тетушка определенно тронулась умом, а сам он после пьянки потерял возможность что-либо соображать. Он еще раз попил квасу, потом долго тряс головой, как отбивающийся от мух бык. Только после этого он приступил к повторному чтению письма. Со второй попытки кое-что прояснилось. Девица оказалась племянницей тетушки по первому мужу. Имя у девицы было уникальное — Мелитриса, это же надо — сподобил Господь… Та-ак, дальше… Оной Мелитрисе выпала несказанная удача: Их Императорское Величество призывает ее ко двору. Девица бедна, живет у родственной старухи и никогда не могла бы рассчитывать на подобное счастье, если б отец ее, полковник Репнинский, не пал смертью храбрых в битве при Гросс-Егерсдорфе. Далее тетушка просила принять девицу и сопровождающую ее даму у себя в дому и помочь вступить Мелитрисе на ту сказочную тропу, кою уготовила ей судьба.
Никита в себя не мог прийти от изумления. Интересно, как это тетка все себе представляет и как он будет им помогать? Он попытался было представить Мелитрису. Какой может быть родственница тетушки? Унылая, расчетливая, худая, как палка, над ушами эдакие букельки… Бестелесный фантом немедленно рассыпался, уступив место жалости. Не слишком ли большую плату потребовала судьба у бедной девочки: гибель отца за призрачное счастье жить при дворце. Первый муж тетушки был Репнинский, это он определенно помнит. Отец девушки, видимо, приходился братом покойному, а теперь после смерти героя на плечи тетушки ложится забота о сироте. Зачем Ирине Ильинишне бедная родственница, если ее можно спихнуть на племянника. Никита понял, что ему все это очень не нравится, даже под ребрами заныло. Может, это сердце? Надо будет порасспросить Гаврилу, что означает такая боль.
Ладно, пусть едут, потом разберемся. Пора начинать день. Никита уже хотел крикнуть слугу, но тот явился сам, неся на подносе еще одно письмо, вернее записку, небрежно сложенную.
— Это еще что?
— Мальчишка давеча принес. Дело, говорит, спешное.
Записка была написана по-немецки и, видимо, впопыхах, листок был какой-то дрянной, испачканный то ли сажей, то ли черной краской. Перевод записки звучал бы так: «Ваше сиятельство! Всемилостивейший князь Никита Григорьевич! Пишу вам в величайшем смятении, потому что нахожусь под домашним арестом. А виной тому, что воспрепятствовал добровольно отдать жрицу души моей русским супостатам.
К стопам припадаю и, зная вашу всегда ко мне доброту, только на вашу помощь надеюсь. Страждущий невинно Мюллер».
Никита опять припал к кружке. Лицо загадочной, миловидной Анны возникло перед его глазами. Уж не ее ли Мюллер называет жрицей души? И о каких супостатах идет речь? Здесь тебе не бесстрастное тетушкино послание, не худосочная девица, вызывающая в мыслях что-то эдакое из гербария, а живая, прекрасная женщина, попавшая в беду. Надо ехать немедленно!
Гаврила в сенях воздевал руки и вопил что-то про стынувший завтрак. Никита успел прихватить со стола непочатую бутылку с квасом. Коляска уже стояла у подъезда. Пить квас прямо из бутылки при наших дорогах до чрезвычайности затруднительно. Стекло угрожающе било по зубам. Вот ведь гадость какая — жажда! Как в пустыне, честное слово! И чем больше пьешь, тем больше хочется. А может, он заболел? Надо бы справиться у Гаврилы, при каких болезнях жажда не утоляется. Мысли об ущербном здоровье никак не мешали Никите думать о предстоящей встрече со служанкой Мюллера. Право, даже сердце стучит, как у мальчишки перед свиданием. И все эдак романтично! Его позвали, и он полетел… распушил павлиний хвост старый холостяк.
