Геннадий Андреев - Белый Бурхан
— Вот, спасибо! — обрадовался иерей. — Зина! Гость у нас дорогой, друг сердечный!.. Зинуля! Назар объявился!
Большая группа верховых двигалась со стороны Ело. Уже по посадке Яшканчи определил, что это не воины, охраняющие Ян-Озекский перевал. Он остановился, поджидая гостей.
От группы всадников отделился молодой парень на рыжей кобыле, остановился, сверкнул крупными белыми зубами:
— Якши ба! Вы местный, абагай?
— Да, мой скот пасется в этой долине.
— Тут Ойрот-Каан говорит с людьми?
— Говорил. Сейчас его ждут другие горы.
— Ба-ата-а… — протянул разочарованно парень, спешился, подошел к седлу Яшканчи, протянул мозолистую руку: — Кара Тайн… Значит, мы опоздали?
— Нет. Ждем в гости самого Ак-Бурхана.
— Эйт! Тогда я остаюсь!
Парень снова сел в седло и свистнул. К нему подлетели на конях несколько крепких парней. Горячо загалдели, обсуждая новость. Сошлись на том, что бога надо подождать, а проклятый бай со своим скотом пусть подыхает от злости…
Вспомнив вчерашний приказ бурхана об охране долины, Яшканчи подумал весело: «Вот кто мне нужен!»
— Кара Тайн! — позвал он. — Ты сам и твои друзья можете ускорить приход Ак-Бурхана сюда, в Терен-Кообы!
— Как? — заволновался тот, оттесняя крупом своего коня друзей и снова подъезжая к Яшканчи. — Говори, аба-гай, что надо делать!
— Узнаете, когда приедем на место. Там есть человек, который хозяин этой долины, к которому приходил хан Ойрот.
— Сам Чет Чалпан? О нем весь Алтай знает! — загалдели парни. — Веди нас к пророку и его дочери!
Яшканчи поцокал языком и отрицательно мотнул головой:
— Он не будет с вами говорить! Ему надоели гости, идущие в долину со всего Алтая!.. Он просил, чтобы я помог ему. Надо сделать так, Кара Тайн, чтобы ни один лишний человек даже не подошел к его аилу… Народ разный бывает, сами знаете! Алтаю нужен живой Чет, а не мертвый!
— Веди к нему! Мы ляжем псами на его пороге!
Дельмек вошел в кабинет доктора на этот раз без стука и доклада Галины Петровны. Федор Васильевич удивленно поднял голову:
— Что-то срочное, Дельмек?
— Да, меня зовет к себе хан Ойрот. Я должен немедленно ехать и вести к нему своих людей. Лапердины затевают нехорошее дело, и надо вмешаться, пока не пролилась кровь.
Доктор растерянно поднялся в кресле:
— Твои люди, конечно, вооружены?
— Да, к этому нас вынуждают.
— Но ведь ты убедил меня, что хан Ойрот приказал закопать оружие! Глаза Федора Васильевича сузились. — Теперь он вам дал более разумный приказ?
— Мне приказ дали бурханы. Он краток: погибнуть, но не допустить кровопролития в долине!
— Бурханы? Их много?
— Их пятеро, доктор. А во главе — Белый Бурхан, бог… Старик Лапердин привез из Бийска воз винтовок и раздач своим людям. Они идут в долину!
— Да, это — серьезно! — Федор Васильевич положи и ладонь на лоб, ставший вдруг влажным. — Можешь взять мой винчестер. Он мне больше не нужен.
— Спасибо, — кивнул Дельмек. — Я обязательно возьму его.
— Я тебе соберу аптечку! — Доктор выдвинул ящик стола, достал пачку бумажных денег. — С больницей, как видишь, придется теперь подождать… Я возвращаю тебе твои вклад, он теперь тебе будет нужнее… И не смей спорить! Я старше тебя! Чем ты собираешься кормить своих людей? Словами и приказами хана Ойрота?
— Спасибо, — поблагодарил Дельмек и, замявшись, попросил выпустить его через кабинет: он не хотел прощаться с хозяйкой и расстраивать ее. — Я скоро приеду, доктор! Обязательно.
Федор Васильевич прошел к двери, повернул ключ:
— Иди, Дельмек. И помни — в этом доме тебя всегда ждут!
Их дороги сошлись на Семинском перевале — муторном и затяжном, которому, казалось, и конца нет. Два привала уже сделали Чочуш и Ыныбас, а до седловины не добрались.
Возвращение ярлыкчи и бурхана было невеселым: вол-реки надеждам Белого Бурхана многое складывалось не так. Заповеди Неба, провозглашенные Техтиеком со скалы Орктой и искаженные до неузнаваемости молвой, казалось, и повторяли древние заповеди алтайцев, но в таком виде уже не принимались людьми: и сорок основных сеоков они никак не могли насчитать, и запрет на бескровный убой скота смущал, и отношение к земле и лесу настораживало. И кол нельзя в землю вбить и яму выкопать? Но особенно удивляла неприязнь к кошкам: за что их убивать? Да если не будет кошек, то в аиле ничего не спасешь от мышей и крыс — ни зерна, ни муки, ни курута, ни мяса!..
Не совсем правильным было и отношение к русским. И с оружием не все понятно. А заводские и фабричные вещи сейчас есть в каждом аиле — ткани, зеркала, посуда, наконец, деньги!..
Создавалось впечатление, что сработала какая-то тайная смысловая мина. Кто ее заложил? Гонгор, Бабый, сам таши-лама?
Чочуш давно уже не чувствовал себя бурханом и не хотел им теперь быть. Его тянуло к простым людям гор, к кайчи Курагану, ему были интересны Ыныбас и Хертек, особые чувства вызывала мудрая, нежная и твердая Алтынай. Эти люди имели каждый в отдельности те черты характера, которых не было теперь у него, они были убиты и вытравлены дугпой Мунхийном еще в те дни, когда они шли через Бай-Тайгу Урянхая и через страну Шамо Монголии…
На вершине перевала опять произошел затор — стада из южных долин, высушенных солнцем, пастухами перегонялись в северные, где еще была трава. Люди убегали от голода и собственной смерти, их ничто не могло остановить! В том числе и загадочные события в Терен-Кообы.
Лица встречных пастухов были растерянными, а в глазах их жен и детей стыла тревога, которая через день-другой сменился паникой и страхом: где-где, а в северных долинах они сейчас уже не найдут свободных пастбищ. На запад гнать скот бессмысленно — там плотно заселились русские, на восток непроходимые хребты и леса, реки и тропы, по которым не пройдет и всадник…
Каждый год одно и то же! Весной юг идет к северу, а осенью север спешит на юг, где после поздних дождей всегда бывают хорошие и густые травы!
На седловине их нагнал Кураган, торопившийся в священную долину. Все обрадовались этой встрече и на какой-то миг забыли о своих недавних невеселых мыслях и о том странном состоянии пустоты и растерянности, которое ощущает человек, которого обидели или обманули. И этим чувством, казалось, был даже пропитан сам воздух на знаменитой дороге…
— Ты поешь мои новые песни, кайчи? — спросил Чочуш равнодушно.
— Нет, Чочуш. Я пою свои песни. Твои плохо слушают — в них нет души. Они непонятны людям. Ыныбас усмехнулся:
— Хороший кайчи в любую песню может вложить душу!
