Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
— Салом алейкум, господин Сеид Музаффар! Я пришёл к вам как к единомышленнику, заверяю вас. Пусть меня засунут головой в нужник, если что-нибудь у меня в мыслях против... я ваш, я друг...
— Друг? Ты? — протянул ишан. — Великий мудрец Сельман сказал: «Промой водой семь оболочек глаза, а потом добивайся увидеть друга». Зачем приехал? Но говори правду! Потому что я знаю всё.
— Я приехал не один.
Только теперь ишан соблаговолил поглядеть в сторону ворот. Там возле лошадей топтались запылённые, в оборванных камзолах, вооружённые с головы до ног спутники Амирджанова, локайцы, держа коней под уздцы.
По иссиня-бледному лицу Амирджанова разбежались концентрическими кругами морщины и снова сбежались к курносому носу…
— Новости, достоуважаемый ишан Музаффар! Новости!
— Говори!
Приподнявшись и прижав руки к животу, Амирджанов выпалил:
— Зять халифа!.. — здесь он слегка задохнулся в приступе преклонения и даже вспотел. Снова его слезливые глазки зыркнули на ишана, который даже не шевельнулся.
Амирджанов поспешил про себя отметить: «Он не поднялся с места. Он или переоценивает свое могущество, или...» Но мысль оборвалась мгновенно, потому что взгляд ишана заставил Амирджанова похолодеть.
— Зять халифа, — запинаясь выжал он из себя, — прибыли в Бальджуан. Зять халифа, да благословенно имя его будет в веках, сказал: «Наступил час великих свершений!» И он требует к себе всех беков, военачальников и курбашей, всех почтённых духовных лиц. И вас, господин Сеид Музаффар...
Он осёкся, таким странным вдруг стало лицо ишана.
И вдруг поняв, что он сказал не так, Амирджанов жалко, робко озираясь на незаметно приблизившихся прислужников ишана и многочисленных мюридов, залебезил:
— Прибегаю к вам... Рабом сделаться вашим мне, ничтожному... Вы вели-кий... вы святой. Слово вашей проповеди — провозвестник правоверия. Поистине, каждое слово вашего священства равно тысяче мечей, сокрушающих неверных... Вы, истребляющий нечестивых большевиков... духовный глава... под вашим благословением...
— Ты и знать не хочешь шейха и проповедника, предпочтительна тебе чашка вина... — заговорил ишан. — И все вы развратники такие... Сними личину, покажи нутро... Но я знаю, что любящий только себя — труслив.
Амирджанов так и замер с открытым ртом. То, что он услышал, никак не вязалось с представлением мусульман о святости и подвижничестве.
Медленно ишан продолжал:
— Низкие душой и сердцем ищут в мире пищу для живота. Душа их мертва. Ради выгоды им ничего не стоит смешать веру, пророка, бога... Таков удел подлецов и мерзавцев... Презирают их люди разума не потому, что они неспособны выполнить закон ислама и ищут истину в вине. Виноградный сок, уваренный на одну треть, становится «кохир» — чистым — и «халоль» — дозволенным. «С первым глотком вина стал умным и просвещенным». Ты знаешь, Амирджан, кто это сказал? Хафиз сказал... На, пей!
Сеид Музаффар протянул пиалу.
— Вино? — с деланным ужасом проговорил Амирджанов. — Не могу...
Хитрец, он думал, что ишан испытывает его.
— «Когда найдёшь сосуд вина, смуглую красавицу и зелёный луг: одно ты выпей, другую поцелуй, а на лугу наслаждайся, и ты сорвёшь розу на краю пруда...» А? Понимал в жизни толк поэт Шахиди. Но где тебе, Амир-джаи, знать про поэта Шахиди? Ты вот воображаешь себя мусульманином и кричишь: гяур тот, кто пьет вино. А ты знаешь, что сказал мусульманин-учё-ный Абу Али ибн-Сина? «Поистине превосходное вино является пищей для духа, ибо оно своим цветом и запахом превосходит цвет и запах розы»... Ты, Амирджан, хочешь быть мусульманином больше, чем сам пророк Мухаммед... Так поступают все ренегаты с сотворения мира. У кого нет верности, у того нет чести.
— Что вы говорите? — бледнея, проговорил Амирджанов.
— То, что сказал, — протянул ишан. — Значит, ты говоришь «требует». Энвер требует к себе. Так, так... И ты, Амирджан, бодило, которым погоняют ослов... О, подходящее занятие... Амирджан. Но как ты, ренегат, осмелился явиться сюда и нарушить наше отшельничество.. Почему ты тут кричишь в тихой обители, удалённой от мира, и переполошил затворников, предающихся святому «инзиво» — аскетическому бдению?
Тоска вдруг проникла в сердце Амирджанова. Он почуял издевательские нотки в словах ишана, и ему стало страшно. Ёрзая на месте, он посматривал на внутренние ворота в надежде, не несут ли поднос с угощениями и дастархан. В какой-то мере это успокоило бы, показало бы, что его, Амирджана, ишан с почётом принимает у себя в качестве посланника главнокомандующего Энвербея. Но нет, ничего не несли. О, чего бы сейчас ни дал Ашгрджанов, лишь бы увидеть на дастархане лепёшку, хоть кусочек чёрствого хлеба.
Снова ишан вскинул свои холодные глаза.
— Господин Амирджан, чего тебе здесь надо?
Вопрос Сеид Музаффар задал с таким видом, будто Амирджана он увидел только сейчас.
«Что случилось? Ничего не понимаю. Неужели ишан решил отступиться от Энвера?»
Предположение было настолько чудовищно, что Амирджанов почувствовал тошноту. Руки его задергались, пальцы сгибались и разгибались. Он не мог усидеть на месте и всё время сползал с возвышения, старался оттолкнуться спущенной на землю ногой и занять пристойное положение. Но слова застревали у него в горле...
Лицо ишана вдруг просветлело, оживилось. Взгляд был прикован к воротам, к людям, приехавшим с Амирджановым.
— Клянусь всеми сорока святыми чильтанами, кто это там? — вдруг про-говорил, поднимаясь с места, ишан. — Кого это там держат твои люди? Доктор, доктор всех докторов. Пожалуйте к нашему дастархану.
В толпе локайцев произошло замешательство. Они расступились. Через весь двор, среди суетящихся слуг и нукеров, мимо резных колод-коновязей, шёл, заложив руки в карманы своей выцветшей тужурки, Пётр Иванович. Он задумчиво пожевывал соломинку и весь со своими живописными усами был сейчас очень похож на запорожского казака, вышедшего на свой баштан посмотреть, не доспели ли гарбузы, не пора ли их собирать да везти на ярмарку.
— Весьма рад вас видеть, искуснейший из докторов, целитель наших недугов, — говорил, спеша ему навстречу, ишан, что можно было расценить как проявление величайшего уважения. — Всегда горюет друг в разлуке, который не двуличен... Рад видеть вас. Болею я. Очевидно, отступление от привычек — признак болезни!
Поразительная перемена произошла, в Сеиде Музаффаре. Он оживился необыкновенно. Амирджанов недоумевал. К доктору-врагу ишан обращался почтительно и любезно, а к нему, Амирджанову — посланцу Энвера, — враждебно.
