Александр Дюма - Две Дианы
— Государь, его подожгли мы, — доложил капитан.
— Прекрасно! Чудесно! — завопил в восторге кардинал. — Полюбуйтесь, государь, как они прыгают из окон!.. Другой!.. Третий!.. Четвертый!.. Еще и еще!.. Слышите, как они вопят!
— Боже мой! Бедняги! — всплеснула руками Мария Стюарт.
— Но мне кажется, — заметил король, — я различаю в наших рядах султан и перевязь нашего брата Конде. Неужели это он, капитан?
— Да, ваше величество, — подтвердил Ришелье. — Он все время со шпагой в руках был вместе с нами, точнее, рядом с герцогом де Гизом.
— Вот видите, кардинал, — усмехнулся король, — его не нужно было уговаривать!
— Ему ничего другого и не оставалось, — ответил кардинал, — его высочество принц слишком многим рисковал.
— Посмотрите! — вдруг закричала Мария Стюарт. — Пламя охватило весь дом! Он сейчас обрушится на головы несчастных!
— Обрушится! — оповестил король.
А кардинал заключил:
— Ура! Конец!
— Уйдемте отсюда, государь, вам будет нехорошо! — забеспокоилась Мария, увлекая короля в сторону.
— Да, — задумчиво проговорил Франциск, — мне все-таки их жаль…
И он отошел от окна, где кардинал в одиночестве все еще упивался страшной картиной.
Послышался голос герцога де Гиза, и в ту же минуту он сам, спокойный и гордый, вошел в залу. За ним плелся принц Конде, пытаясь всеми силами не выказывать своего уныния и унижения.
— Государь, все кончено, — обратился герцог де Гиз к королю, — мятежники понесли кару за свои преступления. Я воздаю хвалу Господу за то, что он оберег ваше величество от опасности. После того что я видел, мне стало ясно, что опасность эта была больше, чем мне казалось. Среди нас нашлись и предатели.
— Не может быть! — воскликнул король.
— Да, — подтвердил герцог. — При первой же атаке гугенотов их поддержали солдаты, которых привел Ла Мотт. Они ударили на нас с тыла и на какое-то время овладели городом. Но могло быть и того хуже, если бы мятежников поддержал еще капитан Шодье, брат министра. Однако он опоздал и явился к шапочному разбору.
— Благодарю вас, друг мой, — ответил король герцогу. — Я вижу, что Господне благоволение особенно ярко проявилось в этой стычке… Так поспешим в часовню, вознесем Ему благодарность!
— А затем, — заметил кардинал, — надо будет распорядиться о казни уцелевших преступников. Государь, вы, надеюсь, будете присутствовать при казни вместе с государыней и со своей матушкой?
— А разве это… необходимо? — с неохотой промолвил король, направляясь к выходу.
— Да, это необходимо, — настаивал кардинал, следуя за ним. — Я считаю своим долгом предупредить ваше величество, что нунций его святейшества считает ваше присутствие на первом аутодафе вашего царствования совершенно необходимым. Там будут все, в том числе и принц Конде. Разве вы можете не быть при этом, ваше величество!
— Но Господи Боже, не опережаем ли мы события? Ведь виновные еще не осуждены.
— Они уже осуждены, ваше величество!
— Пусть так, — заключил король. — У вас еще будет время и место, чтобы убедить меня в этой ужасной необходимости. А сейчас пойдемте, господин кардинал, преклоним колени перед алтарем и возблагодарим Господа за то, что он отвратил от нас опасность такого заговора.
— Государь, — заметил, в свою очередь, герцог де Гиз, — все же не следует преувеличивать значение событий и придавать им большую важность, чем они заслуживают. Ведь это была простая смута, только и всего.
XXIX
АУТОДАФЕ
В манифесте, обнаруженном судебными крючкотворами, было сказано, что повстанцы «не посягают ни на венценосную особу короля, ни на принцев крови, ни на государственный строй», и все-таки их обвинили в открытом мятеже, а посему их ждала обычная участь побежденных в гражданской войне.
В те времена у гугенотов было мало шансов на помилование даже в тех случаях, если они были просто мирными и покорными верноподданными. И действительно, кардинал Лотарингский проявил себя в судопроизводстве как истинный церковник и неважный христианин. Он поручил ведение дел замешанных в мятеже вельмож судебной палате города Парижа и канцлеру Оливье. И судебная машина завертелась с завидной быстротой: допросы снимали мгновенно, приговоры выносили еще быстрее.
Ну, а для рядовых участников восстания даже и формальности признавались излишними; их попросту вешали и колесовали тут же, в Амбуазе, не утруждая разбирательством судебную палату.
Наконец усердием благочестивого Карла Лотарингского все было завершено меньше чем в трехнедельный срок.
На 15 апреля была назначена в Амбуазе казнь руководителей гугенотов: двадцати семи баронов, одиннадцати графов, семи маркизов и пятидесяти дворян.
Этому сомнительному религиозному торжеству постарались придать должный блеск и размах. Приготовления были грандиозны. От Парижа до Нанта внимание населения привлекали всеми доступными в те времена способами: о казни объявляли во всеуслышание и глашатаи, и священники.
В назначенный час на площадке перед замком, у подножия которого предстояло разыграться кровавой драме, возникли три изящные трибуны; средняя из них, самая нарядная, предназначалась для королевского семейства.
Вокруг были установлены дощатые скамейки, на которых разместились «верноподданные» из окрестностей, коих удалось пригнать сюда волей или неволей. Кроме того, многие прибыли просто из любопытства или даже из фанатизма.
Все эти причины и привели в Амбуаз столь великое стечение народа, что накануне рокового дня более чем десяти тысячам «гостей» пришлось ночевать в поле.
Утром 15 апреля все городские крыши были усеяны народом, а за прокат окна, выходившего на площадь, платили по десяти экю — громадные деньги по тому времени.
Посреди огороженного пространства был установлен широкий помост, крытый черным сукном. На помосте высилась плаха.
Сбоку стояло кресло секретаря суда, которому надлежало вызывать осужденных поименно и каждому оглашать приговор.
Площадь охраняли рота шотландских стрелков и личная стража короля.
После торжественной мессы в часовне святого Флорентина осужденных подвели к подножию эшафота. Рядом с ними шли монахи, убеждая их раскаяться, отказаться от своего вероисповедания. Но ни один из них не пожелал изменить своей вере. Они даже не отвечали монахам.
Между тем трибуны успели заполниться, за исключением средней трибуны. Король и королева, у которых чуть ли не силой вырвали согласие присутствовать при казни, заранее оговорили, что придут только к самому концу, к моменту казни главных зачинщиков мятежа.
