Ефим Лехерзак - Москва-Лондон
и предстоящей в недалеком будущем женитьбой на княгине Елене Глинской, ближние великокняжеские бояре да князья в обход самого государя
и лишь по челобитной самого князя Бориса и двух десятков его людей,
привезенных тогда в Москву, засадили дворянина Тимофея Любимова
в тюрьму, где подкупленные князем Борисом колодники-смертники за месяц забили этого богатыря до смерти…
С его детьми, Николаем и Василием, почти ровесниками князя, он разделался куда быстрее и проще. С помощью своего дядюшки-архи-
епископа Борис Агафонович обвинил братьев Любимовых в чернокнижии, колдовстве и связях с нечистой силой. Их увезли в разные дальние монастыри и непременно сожгли бы на разных кострах за одно безгрешие, если бы настоятели этих обителей не услышали в исповедях замученных до полусмерти новичков боль и отчаяние невинно пострадавших и обездоленных мучеников. Не сговариваясь, в обоих монастырях постановили подвергнуть их годичному послушничеству, которое и превратилось в служение Богу и людям вот уже более тридцати лет. Куда делись
их жены и дети, отец Никодим (в миру Николай Тимофеевич Любимов) и игумен Левкий (в миру Василий Тимофеевич Любимов) так ничего и не узнали до сего дня. Одно им было яснее ясного — тайну эту хранит в себе Сатана в обличье князя Бориса…
…Окольничий Алексей Федорович Адашев продолжал читать челобитные.
Царь неподвижно сидел на своей скамье с закрытыми глазами, но приближенные хорошо знали, что он отнюдь не спит: время от времени брови его слегка подрагивали, что свидетельствовало о напряженной работе мысли…
Князья устали стоять и сели на тяжелую длинную скамью, стоявшую
у стены за спиной у царя.
Настоятель Чудова монастыря Левкий продолжал неподвижно стоять
в своей темной нише, сливаясь в черной одежде своей со стенами своего пристанища. Он неотрывно смотрел на князя Бориса, и было очевидно, что мысли его витают сейчас в далеком прошлом, воскресшем, казалось, из небытия…
Князь Алексей Борисович, один из самых главных героев всех челобитных, стоял на коленях рядом с отцом. Такой же ошейник, такие же цепи…
Все то же самое…
Только вот мысли совсем разные. Если голова отца, по всей видимости, была уже не способна приютить даже самую тощую мысль, то в голове его сына буйно кипели, доводя до головокружения, самые невероятные и сумасшедшие планы освобождения. Он плакал от бессилия, отчаяния, неспособности найти выход из своего отчаянного положения, кусал губы и гневно подгонял свою мысль. К концу чтения челобитных он заметно успокоился — очевидно, какое-то обнадеживающее решение для своих головоломок все-таки нашел…
Как только Адашев кончил свое чтение, князь Алексей со слезами на глазах и с дрожью в голосе обратился к царю:
— Меня, меня допроси, пресветлый государь наш! Все поведаю тебе без утайки и лукавства. Он, батюшка мой, затейник всему да указчик. Не смел я выйти из воли его родительской. Вижу отныне, что не отец это мой, но сатана в образе человеческом! Прими меня, великий государь, под руку свою, стань отцом моим до скончания века! Не будет у тебя более верного слуги да сына! Молю тебя, великий государь!
Царь пристально и довольно долго смотрел на Алексея.
Потом резко спросил:
— Все ли в челобитных верно указано?
— Все! — воскликнул Алексей. — Все! Он… он всему…
— И на тебя?
— И на меня. По приказам батюшки своего творил несуразное… Уж больно страшен да грозен батюшка мой… Забил бы за непослушание до смерти… Жену свою, матушку мою…
— Кто таков воевода?
— Разбойник, великий государь, убийца и душегубец страшный, сатана… сатана сущий! Истинного имени его не ведаю. Воевода и воевода — иначе никто его и не называл. Батюшка повсюду таскал его за собою…
— Где тот обоз, что с дворянином моим был в Москву отправлен?
— Пропал… истинный бог… пропал… словно на ветру разлетелся… Я сам почти трое суток искал его, потом вместе с батюшкой все облазили, все обшарили — нет и следов-то его, не то что самого… Куда дел его воевода — не узнать теперь: голову его отрубленную подкинули нам вскорости. Видно, Господь Бог…
— Не касайся святого, вор! — крикнул царь и сильно притопнул ногою.
— Пошто… пошто сына… сына моего убил? — послышался вдруг хриплый, обрывистый голос князя Бориса.
— Да ты в уме ли, князь? — спросил Иван, нагибаясь к лицу князя Бориса.
— Отдай… сына моего отдай… Нашто он тебе?
— Отдам. Но и ты отдай мне мое.
— Чего?
— Обоз тот!
— Нету его… Воевода в болото с собою утащил…
— Все ли в челобитьях верно про тебя указано, князь?
— Отдай… сына…
— Бери… Рядом стоит…
— Этого… этого сам… сам бери… себе… сгодится… на дела твои…
— При уме ты, князь, при уме! Игры со мною игрываешь!
— Кончать его следует, государь! — жестко проговорил Адашев.
— А ты, князь Курбский?
— Да.
— Ты, князь Мстиславский?
— Да.
— Ты, князь Курлятев?
— Казнить.
— Ты, святой отец?
— Мой долг нести всем людям милосердие, но не смерть, — тихо проговорил игумен Левкий.
— А ты, сын князя Бориса?
— Казнить, казнить его, государь пресветлый!
— Вот и казни! Топор ему!
— Государь… — подал было свой голос Левкий.
— Ступай прочь, монах! — гневно крикнул царь. — Здесь некому отпускать грехов! Ступай, ступай себе в обитель свою, да молись поболее, чтоб людишек таких было поменее. А вы чего возитесь, палачи? Подогнать? Ужо… Ну, княжий сын, руби голову отцу своему!
— Го… го… государь великий…
— Руби, вор!
Стук…
Сначала — топора…
Затем — упавшей на пол головы князя Бориса.
Топор застрял в дубовом теле плахи…
Алексей, точно его душили, хватал воздух ртом, а затем без сознания рухнул на пол у отсеченной им головы отца…
— И этого! — приказал царь. Потом, скривив губы в усмешке, добавил: — Оповестите о казни воровской семейки…
— Кто, государь? — срывающимся от волнения голосом спросил князь Курбский.
— Вы, князья! Кто же еще, коли не самые ближние?
— Когда, государь?
— После победы над Казанью! После, но не до нее!
Князья облегченно вздохнули и перекрестились. Царь, по их убеждению, принял единственно правильное решение, и теперь им стало гораздо легче дышать, хотя тошнотворный комок, подступивший к самому горлу вместе с ударами топора, никак не исчезал…
Царь увидел мужика, уткнувшегося лицом в каменный пол подземелья.
— А тебя, человек княжий, как казнить за воровство твое?
