Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11
— Эми, не бойтесь меня!
— А почему я должна вас бояться? — спросила она, отнимая руки от своего прелестного лица, залившегося румянцем. — Почему я должна бояться вас, мистер Тресилиан? Но зачем вы вторглись ко мне в дом без приглашения, сэр, и зная, что вас тут не ждут?
— В ваш дом, Эми! — воскликнул Тресилиан. — Увы, разве тюрьма — это ваш дом? Тюрьма, которую охраняет один из самых гнусных людей на свете, хоть и менее омерзительный, чем его хозяин!
— Это мой дом, — сказала Эми, — мой, пока я избрала его своим жилищем. Если мне угодно жить в единении, то кто может мне это запретить?
— Ваш отец, сударыня, — ответил Тресилиан, — ваш отец, которому вы разбили сердце и который послал меня за вами со всей той полнотой власти, какую сам он не в силах осуществить. Вот его письмо, написанное в часы, когда он благословлял свои телесные недуги, хоть как-то ослаблявшие ужасные мучения, терзавшие его душу.
— Недуги? Значит, мой отец болен? — воскликнула Эми.
— Он так болен, — ответил Тресилиан, — что даже величайшая ваша поспешность не сможет его излечить. Но все будет мгновенно готово к вашему отъезду, как только вы дадите свое согласие.
— Тресилиан, — промолвила она, — я не могу, я не должна, я не смею покинуть этот дом. Вернитесь к отцу, скажите ему, что я добьюсь разрешения увидеть его не позже, чем через двенадцать часов. Вернитесь, Тресилиан, скажите ему, что я здорова, я счастлива… О, если бы я могла быть уверена, что и он тоже счастлив! Скажите ему, чтобы он не волновался; я приеду, и он сразу забудет все горе, которое Эми ему причинила. Бедная Эми теперь такая знатная дама, что даже выговорить страшно. Ступайте же, милый Тресилиан, я нанесла обиду и вам, но поверьте, что я в силах залечить нанесенные мною раны. Я отняла у вас сердце ребенка, недостойное вас, но я заплачу за эту утрату почестями и богатством.
— И это вы говорите мне, Эми? Вы предлагаете мне роскошь пустого тщеславия взамен душевного спокойствия, которого вы меня лишили? Но пусть так, я пришел сюда не упрекать, а служить вам и освободить вас. Вы не можете скрыть от меня, что вы пленница! Иначе ваше доброе сердце — а у вас ведь было доброе сердце — уже заставило бы вас примчаться к постели отца. Пойдемте со мной, бедная, обманутая, несчастная девушка! Все будет забыто, все будет прощено. Не бойтесь, что я стану докучать вам разговорами о тех обещаниях, которые вы дали мне. Это был лишь сон, но я теперь проснулся. Пойдемте же, ваш отец еще жив, пойдемте, и одно слово любви, одна слеза раскаяния бесследно сотрут память о прошлом!
— Я уже сказала, Тресилиан, — ответила она, — что непременно приеду к отцу, как только мне позволят другие, не менее важные обязанности. Поезжайте и сообщите ему эту новость. Я приеду — и это так же верно, как то, что на небе есть солнце, — как только получу разрешение.
— Разрешение? Разрешение навестить больного отца, который, быть может, уже на краю смерти! — порывисто воскликнул Тресилиан. — Но разрешение от кого? От мерзавца, который под личиной дружбы нарушил ответный долг гостеприимства и похитил тебя из отцовского дома?
— Не клевещи на него, Тресилиан! Меч того, о ком ты говоришь, не менее остер, чем твой, нет, он еще острее, несчастный! Самые великие подвиги, совершенные тобой на войне и в мирное время, не достойны сравниться с его подвигами, так же как твое скромное происхождение не может равняться с тем кругом, в котором вращается он. Оставь меня! Ступай и передай мое поручение отцу. А когда он в следующий раз пришлет мне весточку, пусть выбирает более подходящего посланца.
— Эми, — спокойно ответил Тресилиан, — ты не выведешь меня из терпения своими упреками. Но ответь мне только одно, чтобы я мог принести хоть луч утешения моему старому другу: этот сан, которым ты похваляешься, неужели ты делишь его с ним?, Разве он обладает уже правами мужа, чтобы властвовать над твоими поступками?
— Прекрати свои низменные, неприличные речи! — воскликнула она. — Я не снизойду до ответа ни на один вопрос, унижающий мое достоинство.
— Теперь мне все ясно, раз ты отказалась ответить на мой вопрос, — сказал Тресилиан. — Слушай же, несчастная! Я облечен всей властью твоего отца приказывать тебе, и я спасу тебя от позора греха и скорби, даже вопреки тебе самой, Эми!
— Ты смеешь грозить мне силой! — закричала девушка, отступая от него и напуганная решимостью, сверкавшей в его глазах и движениях. — Не угрожай мне, Тресилиан, я располагаю средствами отразить насилие!
— Но я думаю, у тебя нет особого желания воспользоваться ими в таком мерзостном деле? — спросил Тресилиан, — Своей волей, своей чуждой всякого влияния, свободной и естественной волей, Эми, ты не могла избрать этот удел рабства и бесчестья. Тебя околдовали какой-то волшбой, поймали в ловушку, обманом связали какой-то вынужденной клятвой! Но я снимаю с тебя очарование: Эми, во имя твоего достойнейшего, доведенного до отчаяния отца, я приказываю тебе следовать за мной!
Произнеся это, он подошел к ней и протянул руку, как бы желая схватить ее. Но она отшатнулась от него и пронзительно вскрикнула. Этот крик, как было упомянуто выше, заставил вбежать в залу Лэмборна и Фостера.
Последний сразу же воскликнул:
— Огонь и хворост, что тут такое происходит?
Затем, обратившись к девушке, он добавил тоном, в котором звучали просьба и приказ одновременно:
— Господи ты боже мой, сударыня, как вы очутились здесь? Удалитесь, удалитесь немедленно, это вопрос жизни и смерти. А вы, друг мой, кто бы вы ни были, оставьте этот дом. Убирайтесь прочь, прежде чем рукоятка моего кинжала и ваша башка не познакомились друг с другом. Меч наголо, Майк, и избавь нас от этого негодяя!
— Нет, клянусь душой, — ответил Лэмборн. — Он пришел сюда вместе со мной, и, по закону старых вояк, я не причиню ему вреда, по крайней мере до следующей встречи. Но вот что, мой друг из Корнуэлла, вы принесли сюда с собой корнуэллский ветерок— ураган, как его называют в Индии. Отойдите, удалитесь, или мы отведем вас к мэру Хэлгевера скорее, чем встретятся Дадмен с Рэмхедом.[5]
— Прочь от меня, подлая душа! — крикнул Тресилиан. — А вы, сударыня, прощайте! Последние искры жизни, которые еще теплятся в груди вашего отца, угаснут, когда я поведаю ему о том, что видел здесь.
Он ушел, а девушка тихо промолвила ему вслед:
— Тресилиан, не будьте опрометчивы, не говорите худого обо мне!
— Вот это другое дело, — сказал Фостер. — Прошу вас, миледи, удалиться в свою комнату. А мы уж сами подумаем, как нам за это отвечать. Прошу вас поторопиться!
