Николай Панов - Дети Чёрного Дракона
— Контакт?
— Есть!
Самолет полковника Гунта бежит по песку и взвивается ввысь под глухое гудение остающейся внизу и сзади толпы. Самолет летит к извилистой темной линии Гималайских гор, отделяющих Тибет от Британской Индии.
А через несколько часов — в Тибете.
Соскочив на дорожку, Синг схватил под уздцы лошадь вскрикнувшей и откинувшейся назад наездницы. Но, узнав появившегося так неожиданно, бывшая «невеста Будды» сразу успокоилась. К ее нежным щекам прилила густая волна крови. Она сжала слабыми пальцами грубую, лежащую на гриве руку Синга.
— Абу-Синг, это вы? Как я рада! Вам удалось бежать? Но… — она запнулась, — ведь вы — не враг? Вы не выдадите меня, Синг?
Задыхающийся беглец попробовал улыбнуться.
— Мисс, теперь не вы, а я должен просить вас об этом. Положение изменилось, понимаете ли? Я сам спасаюсь от погони. Мои бывшие спутники… — Синг оборвал фразу, прислушиваясь к шороху в кустах.
— Я должен бежать куда-нибудь. Когда эти китайцы рассвирепеют, они хуже бешеных зверей. Произошло сумасшедшее недоразумение. Даже теперь я не могу понять, в чем дело. — Синг машинально опустил руку в карман и нащупал небрежно сунутую туда злополучную бумагу. — Смотрите, вот они! Если позволите…
Из-за кустов в десяти шагах за ними высыпала толпа преследователей. Китайцы, бегущие впереди, вскидывали на ходу ружья. Сзади путались в длинных одеждах непривычные к быстрому бегу, тяжелые на подъем ламы.
Медлить было нельзя. Синг вскочил на спину загнанного животного и стиснул пятками его широко раздувавшиеся бока. Под грузом двойной ноши лошадь отчаянно прыгнула вперед. Она скакала, ударяя в землю всеми четырьмя ногами сразу и вытягивая худую морду.
Преследователи остались позади. Перед лицом Синга качался затылок меховой шапки его спутницы. Он заглянул ей в лицо.
— Мисс, — я не знаю вашего имени, — наш четвероногий экипаж не продержится долго! Послушайте, что я скажу. Мне хорошо известны здешние дороги, я укажу вам, как добраться до хижины охотника, который спрячет вас, пока я буду удерживать погоню. За это вы исполните одно мое поручение. Идет? Но что это за чертовщина там впереди!
«Чертовщина» оказалась распластанной на камнях огромной механической птицей, возле которой возился, не поднимая головы, человек в костюме авиатора. Он наполнял резервуары мотора новой порцией бензина. Лошадь беглецов прыгнула последний раз и неожиданно начала падать. Полковник Гунт выпрямился, поворачивая к подбегающим холодное усталое лицо и черное отверстие браунинга среднего калибра.
Он выслушал беспорядочную просьбу женщины и, не опуская оружия, протяжно засвистел, окидывая ее критическим взглядом знатока. Раздвинув ноги, он заговорил вежливым, но непреклонным тоном:
— Вы говорите, что вас преследуют, и проситесь на мою машину? Что же, в этом нет ничего невозможного. Бензин истрачен, заднее сидение освободилось. Но дело в том, что я могу взять только одного пассажира. По вашему выбору, мисс! Предполагаю, разумеется, что темнолицый джентльмен, хотя бы из вежливости, уступит свое право даме.
Он задумчиво повертел черным браунингом и добавил, приятно улыбнувшись:
— А насчет того, что оставшегося убьют китайцы, — будьте уверены, что я, полковник Гильберт Гунт, не очень пожалею о таком ужасном происшествии!
Где-то в неопределенном, но угрожающе близком расстоянии шестеро преследователей с ружьями наперевес, с перековерканными яростью лицами бежали по горячему следу, по камням, еще гудящим от судорожных прикосновений конских ног. Они нашли лишним разыскивать труп Львова. Но если бы они все-таки сделали это, — неожиданно быстро ступни спускающихся уперлись бы в плоский, широкий выступ, скрытый сверху переплетом густой растительности. Здесь, пролетев меньше двух аршин, должно было задержаться тело убитого.
Но тела не было. Вместо него на глинистой поверхности выступала одна белая шапка Львова, выпачканная темной жидкостью.
Была еще небольшая лужа крови, от которой тянулся вглубь разорванный кровавый след. След переходил на широкую тропку, в одном месте обмятую копытами какого-то животного. И дальше след исчезал.
Только на больших расстояниях друг от друга, между едва заметными впадинами от скачущих копыт, появлялись темные пятна — продолжение первоначального следа.
Часть IV КОГТИ ДВУНОГИХ ТИГРОВ
1. Таинственное письмо
В большой аудитории кантонского университета пылал студенческий митинг.
Вместительный зал, круто уходящий вверх ступенчатым полукругом тесно уставленных скамей, был набит тысячами людей в однообразных куцых пиджачных парах, с желтыми ромбами монгольских лиц. Это — китайское студенчество собралось протестовать против новых вызовов со стороны белых захватчиков. Это — огромная придушенная страна горлами своих лучших детей кричала последние предостережения курящим сигары на открытой пороховой бочке.
Здесь не было разгоряченных, пылающих лиц, изменяющихся под наплывом разных впечатлений.
Китаец не умеет краснеть — пергамент его лица не приспособлен к этому. Он может придать физиономии полную бесстрастность, несмотря на самые сильные порывы. Вся его жизнь остается внутри, и только в мимике и ярком блеске сверкающих глаз передается эта внутренняя жизнь.
Западная цивилизация, одновременно поработившая Китай и давшая ему могучее оружие для изгнания тех, кто ее принес, уже сумела цепко обвить души детей возрождающейся страны. Они не кричат все сразу, не машут угрожающе руками, как делали бы это лет двадцать тому назад. Они сидят спокойно, в равнодушных позах настоящих американцев. Больше того — они внимательно слушают белолицего содокладчика, великолепной речью оправдывающего насилия своих соотечественников. Только в непрозрачной глуби их маленьких выпуклых зрачков тлеют гордые души потомков Яо и Хуанди — героев древнего могучего Китая.
На яркой четырехугольной эстраде, за длинным столом, под огромными иероглифами, украшающими стены, — полдюжины черных фигурок ораторов и президиума. Оратор на краю эстрады вытягивает к слушателям серые крылья рук, уверенно и настойчиво опутывает аудиторию неопровержимой цепью доводов и убеждений. Оратор-англичанин старается сорвать резолюцию, предложенную докладчиком.
В одном из задних рядов на самом верху, — эстрада кажется отсюда маленьким добела раскаленным углем, стройно завершающим острый угол черного треугольника голов, — сутуло склоняется странно знакомый нам человек.
