Макс Пембертон - Беатриса в Венеции

Гастон спал, не просыпаясь до самого утра, и только когда в семь часов к нему вошел Джиованни Галла, он открыл наконец глаза и приказал поднять драпри у окна.

— Ну, юноша, — начал он, — что вы скажете мне сегодня?

— Спрошу у вашего сиятельства: что вы желаете — кофе или шоколада?

— Это честно, по крайней мере, здесь и узнику предоставляется некоторый выбор.

— Узник — слишком жестокое слово, ваше сиятельство.

— Как, вы запираете мои двери, загораживаете решетками окна, не отвечаете на мой зов и обижаетесь на слово «узник»? Однако, юноша, будьте же откровеннее со мной.

— Я совершенно откровенно говорю, ваше сиятельство. Дверь была заперта и окна закрыты решетками, но ведь это же для вашей пользы. Вы знаете Венецию, ваше сиятельство, вы знаете ее слуг, следовательно, ввиду того, что и мы знаем их хорошо, вы должны понять, что мы действовали так только в силу необходимости. Иначе что бы нам пришлось сказать своей госпоже по ее возвращении сегодня?

— Сегодня? Вы уверены, что она вернется сегодня, Джиованни?

— Она будет ждать ваше сиятельство в саду ровно в двенадцать часов.

— А теперь который час?

— Теперь семь часов. Вы долго спали, ваше сиятельство.

Гастон быстро вскочил с постели и стал одеваться с особенной тщательностью. Джиованни неспешно двигался по комнате, приводя все в порядок, потом позвал лакея, чтобы он помог одеться графу. Этот лакей молчал так упорно, что Гастон решил про себя, что он нем, но в ту минуту, когда тот убирал свои бритвы, а Джиованни ушел в соседнюю комнату, чтобы велеть подавать кофе, лакей этот вдруг внезапно заговорил, обращаясь к графу:

— У вашего сиятельства есть друзья в Венеции?

— Да, у меня много друзей, но почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что я должен передать вам послание одного из них.

— Ах, вот почему и немые заговорили вдруг!

— Да, я нем, когда я знаю, что меня слышат другие, и... как я уже говорил вашему сиятельству, и у нас бывают солнечные дни в феврале.

Гастон кивнул головой на эту фразу, так как увидел, что Джиованни вернулся в комнату, и терпеливо стал ожидать, когда лакей найдет опять возможность поговорить с ним без свидетелей. Когда наконец они остались одни, он прямо предложил тому вопрос:

— Вы посланы ко мне Вильтаром?

— Да, так зовут друга вашего сиятельства.

— А в чем состоит его послание?

— Он очень просил благодарить вас за те преимущества, которые дает ему ваше пребывание в этом доме. Он просит вас остаться здесь гостить еще несколько дней у маркизы.

— Значит, он знает, где я нахожусь?

— Я доложил ему об этом, ваше сиятельство.

— Надеюсь, что он вознаградил вас как следует за эту услугу?

— Да, благодарю вас, ваши соотечественники так же щедры, как, вероятно, будете щедры и вы, ваше сиятельство.

Гастон понял, что и здесь повторяется старая история. В то время как маркиза хвалится преданностью своих слуг и молодой Джиованни клянется, что все они готовы умереть за нее, один из них одинаково охотно служит и ей, и французам, только бы ему платили хорошо за услуги. Очевидно, Вильтар действительно имел серьезные причины желать, чтобы он оставался в этом доме. Гастон с радостью решил исполнить желание своего друга, тем более что оно совпадало с его собственным.

Он дал лакею дукат и продолжал заканчивать свой туалет.

Комнаты, в которых он находился, со всеми сокровищами, наполнявшими их, казались еще уютнее при дневном свете, вливавшемся в огромные окна. Ему нравились старинные книги, стоявшие на полках под рукой, прелестные миниатюры, висевшие в золотых рамках на стенах, чудный письменный стол с красивым письменным прибором и безукоризненной бумагой и перьями. Весь дом этот, по-видимому, свидетельствовал об изысканном вкусе самой хозяйки, которая усыпала путь Гастона розами, чтобы искуснее заманить его в эту золоченую клетку. Гастону нравилась эта клетка, но не нравилось одиночество в ней. Может быть, он сам не сознавал, насколько страстно желает видеть маркизу, пока совершенно неожиданно не увидел ее внизу в саду у фонтана, где она, по-видимому, поджидала его.

Гастон быстро шагнул к дверям, открытым теперь настежь, и, спустившись по винтовой лестнице, очутился в саду около маркизы. Ему многое надо было сказать ей, но когда он так внезапно очутился лицом к лицу с ней, он не мог вымолвить ни слова, так ослепительно хороша она была вблизи. Он видел ее до сих пор только всегда в полумраке собора и никогда не встречался с нею на улицах. Гастон был так поражен, что стоял, как окаменелый, его молчание было лучшим комплиментом, который он мог бы сказать прелестной маркизе де Сан-Реми.

— Итак, граф, я вижу, что вы еще сердитесь на меня? — произнесла она первая, улыбаясь.

Она протянула ему белую нежную ручку, совершенно утонувшую в большой руке гусара. Он наклонился, галантно поцеловал ее и наконец решился взглянуть прямо в черные глаза, обворожившие его.

— Сударыня, — произнес он прочувствованным тоном, — если я могу в чем-нибудь упрекнуть вас, так это только в излишней доброте. Если причины, по которым я оказался в этом доме, и представляются мне недостаточно обоснованными, то все же я благодарен вам за ваш поступок. Я благодарю вас, жену француза, как француз, которому вы хотели оказать услугу.

Все это было сказано очень красиво, но звучало немного странно, если принять во внимание, что оба они уже в продолжение многих недель вели совершенно иной разговор взглядами в церкви св. Марка. По всей вероятности, мысль эта пришла тоже в голову маркизы, так как она весело рассмеялась и, отнимая свою руки, горевшую еще от его поцелуя, ответила немного презрительно:

— Я не только хотела оказать услугу французу, я ее оказала вам, граф де Жоаез. Неужели вы думаете, что я решилась бы опрометчиво вызвать вас из вашего дома, возбудить ваше подозрение и подвергнуть опасности вашу жизнь и свободу только потому, что мне показалось, что вам грозит серьезная опасность? Нет, граф, я действовала так, потому что знала все наверняка. Если бы вы не провели сегодняшней ночи под моей кровлей, меня обвинили бы сегодня в вашей смерти. Но пойдемте лучше в комнаты, где мы можем говорить без свидетелей и прежде всего подкрепим свои силы легким завтраком.

Они вернулись в дом и прошли в маленький белый салон, где уже был накрыт для них завтрак, а затем, закусив, они перешли пить кофе в смежную комнату, выходившую на открытую веранду, с которой открывался вид на площадь перед церковью и на узкие каналы, кишевшие гондолами. Маркиза все время поддерживала оживленный разговор, сопровождаемый выразительными жестами. Она расспрашивала Гастона о Франции, о французском народе, о республике, о только что пережитых страшных днях революции, но ни слова не сказала про Наполеона, пока в комнате еще находились слуги. И только когда Джиованни Галла, получив от нее секретные инструкции, удалился, закрыв за собой дверь в салон, она опять перешла к интересовавшей их обоих теме.