Николай Паниев - На грани жизни и смерти
— Писать будете... поклон передайте от земляка тверского, матроса... А мы с вами, помните, на вокзале...
Неподалеку разорвался снаряд, загремели выстрелы, раздались громкие крики. В село вихрем ворвались красные конники.
* * *Опять допрос. В той же канцелярии, где белые допрашивали Василия. Только теперь в роли подследственного был капитан Агапов. Иван Пчелинцев обратился к нему:
— Вы-то за что воюете, Александр Кузьмич? Ни поместий, ни фабрик, ни капитала у вас нет. И не было.
— У меня есть родина! Россия! — с вызовом ответил Агапов.
— А у нас что?
— Вы уничтожаете все, что создавалось народом веками!
Пчелинцев продолжал оставаться невозмутимо спокойным:
— Что ж, Александр Кузьмич, так и быть, спишем это на вашу политическую... малограмотность. Учтите, господин капитан, если кто и спасает Россию от вековой отсталости, от гнета и бесправия, то только большевики, наша партия. У вас еще есть время приглядеться, поразмыслить над происходящим. Ваши предки — да что там далекие предки! — отец ваш был простым служивым человеком. Вот и вы послужите своему народу. Не генералу Покровскому, а народу. У вашего генерала миллионное состояние. Правда, все отобрано революцией. Но счетик в заграничных банках сохранился. А у вас? Капитанское жалованье? Или просто амбиция? Офицерская честь и все такое? Подумайте, подумайте, Александр Кузьмич. Ваша родственница выбор сразу сделала. С народом пошла.
— Так пошла, что до Одессы дошла, — сердито буркнул Агапов.
— Она с народом, это главное, — твердо произнес Пчелинцев.
* * *Заграница принимала первых эмигрантов из революционной России. Париж, Варшава, Прага, София, Белград, Афины, Стамбул стали пристанищем для тех, кто наспех покинул Петроград, Москву, Киев, Одессу... Эти люди были уверены, что уезжают из России временно. По стечению обстоятельств, по недоразумению Гринины тоже очутились за границей. Одесса не оправдала их надежд. В поисках специалиста, который бы спас зрение Костика, они направились во Францию. Большой пароход доставил Грининых в Марсель.
Первой спустилась по трапу парохода Анна Орестовна. За нею сошли на берег братья Гринины. Группа молодых людей — французов и русских эмигрантов — на пристани истошно скандировала:
— Лео! Лео! Вива, Лео!
А репортеры бросились к известной по прежним гастролям во Франции русской балерине. На пристани у трапа Анна Орестовна задела ногой натянутый трос и упала. Репортеры нацелились своими фото- и кинокамерами на упавшую женщину. Кирилл Васильевич поспешил помочь жене встать.
Из подъехавшего шикарного лимузина вышел внушительного вида мужчина. Открыв заднюю дверцу, он протянул руку высокой, длинноногой даме. Мужчина, галантно сняв шляпу, подошел к Анне Грининой и обратился к ней по-французски:
— Мадам! Я рад приветствовать вас в Париже. Благословенный город готов еще раз пасть к ногам русской Терпсихоры. Париж ждет вас, мадам Гринина. Подлинное искусство не имеет границ. Для его жрецов родина — весь мир. Парижский театр, который я имею честь представлять, мадам, небезызвестен вам по довоенным гастролям. Мы старые знакомые, и, я думаю, ничто нам не мешает установить деловые отношения. Мадам, имею честь предложить вам контракт.
Француз и его дама рекламно улыбались, а Гринина стояла с каменным лицом. Такого она не ожидала. Кто же подстроил, кто организовал этот спектакль? Она медленно обернулась в сторону Леопольда. Не иначе, как он. Вместе с этими горлопанами. Это же западня:
— Произошло недоразумение, месье, — стараясь скрыть возмущение, ответила Анна Орестовна. — Я вовсе не собираюсь танцевать. И не для этого сюда приехала. Произошло недоразумение, месье, и вы вправе потребовать объяснения у тех, кто ввел вас в заблуждение.
Француз и его дама недоуменно переглянулись. Гринина посмотрела на мужа. Кирилл Васильевич подал ей руку, и оба направились к автомобилю, в котором уже находился их сын.
Француз смерил Леопольда испытующим взглядом. После короткого замешательства Леопольд попытался улыбнуться, потом, стремясь придать своему голосу уверенность, пообещал:
— Не беспокойтесь, месье Фажон, мы с вами еще станцуемся. Непременно станцуемся.
Месье Фажону, видимо, эти слова поправились. Он крепко пожал Леопольду руку. Это было похоже на удачно заключенную сделку.
Началась эмигрантская жизнь. Даже миллион сорванных листьев не заменяет одно живое дерево. Сорванные листья становятся добычей ветра, бури, дождя... Эмигранты, очутившиеся на чужой земле, вдали от родных мест, напоминают листья, оторванные от своих ветвей бурей. Их судьбе трудно позавидовать. Пусть даже есть деньги, крыша над головой, работа, удовольствия... Чужбина не может заменить человеку родину, как мачеха не может быть матерью. Супруги Гринины почувствовали это сразу, с первых же шагов пребывания во Франции.
Кирилл Васильевич нервно вышагивал по комнате, заваленной нераспакованными вещами. На столе, на креслах были разбросаны газеты с фотоснимками: русская балерина Анна Гринина лежит на земле у трапа парохода.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Леопольд. Настроение у него было явно приподнятое.
Старший Гринин схватил газету и, размахивая ею, набросился на брата:
— Что это такое? Что, я спрашиваю?
Леопольд, словно впервые видя снимок, с улыбкой ответил!
— Факт, зафиксирован факт-с, братец.
— Факт? Факт-с? — Кирилл Васильевич, повысив голос, принялся читать: — «Русская балерина, вырвавшаяся из большевистского ада, целует гостеприимную землю». Это факт-с? Это же... Это же...
— А может, братец, и впрямь... целует? — издевательским тоном перебил его Леопольд.
— Ты... ты... болван! — вскипел от такой бестактности Кирилл Васильевич. — Паясничаешь вместо того, чтобы возмущаться? Тебе наплевать, что Анна прямо сама не своя от этого. Нет, я не намерен слушать твой вздор. И эту мерзость, — он отшвырнул газету ногой, — не потерплю. Я подам в суд! Я призову этих бульварных писак к ответственности! Меня здесь знают.
Леопольд с безразличным видом смотрел в окно, словно он ни в чем не виноват, словно не по его милости брат, всегда такой уравновешенный, вышел из себя. Он увидел, как около их дома остановилась автомашина, из которой вышел месье Фажон. Кирилл Васильевич тоже увидел француза и снова обрушился на брата:
— Это тоже твои фокусы! Очередная авантюра! Анна танцевать не будет! И не думай об этом! Талант ей дан от бога, понимаешь? И она им не торгует.
Прежде чем выйти из комнаты, Леопольд бросил ядовито:
— А на какие, извини, братец, шиши ты собираешься здесь жить? Лечить сына? Ты об этом подумал?
* * *В один из осенних дней накануне первой годовщины революции в Москве встретились старые «питерские» товарищи, приехавшие в новую столицу. За весну и лето в их жизни произошло много событий. У солдат Октября — интернационалистов было великое множество неотложных дел. В кабинете Ивана Пчелинцева на Лубянке сидели Христо Балев и Жорж Бланше. Из широкого полузашторенного окна виднелись башни Московского Кремля.
