Клара Моисеева - Учись, Сингамиль!
Женщина, ведающая умащениями, очень искусно подкрасила брови, ресницы и веки, наложила румянец на пожелтевшие щеки, и тогда все женщины, толпившиеся у ложа своей госпожи, увидели, как красива была Нин-дада.
Одежда великой жрицы была расшита тысячами золотых, серебряных и сердоликовых бусин. Их было так много, что они полностью закрыли тонкую шерстяную ткань кораллового цвета. Только на правом плече и можно было увидеть кусочек платья. Но и здесь были заколоты три длинные золотые булавки с головками из лазурита. Тут же лежали амулеты: три рыбки – одна из синего камня, а две из золота. Четвертый амулет – две сидящие золотые газели. В руках у жрицы был золотой кубок. А рядом, на ложе, сверкал множеством красок любимый царицей головной убор, какого не было ни у одной из ее предшественниц. Это была диадема, сплошь расшитая множеством крохотных лазуритовых бусинок. По синему фону шел ряд изящных золотых фигурок животных: оленей, газелей, быков и коз. Между фигурками были размещены гроздья гранатов по три плода, укрытых листьями и веточками с золотыми стебельками и плодами или стручками из золота и сердолика. В промежутках были нашиты золотые розетки, а внизу свешивались подвески в форме пальметок из крученой золотой проволоки.
– Все готово в последний путь, – сказала распорядительница церемоний из храма Луны.
Сотни светильников мигали, освещая золотистым светом просторные покои великой жрицы. Закончив хлопоты, женщины-жрицы, служанки, рабыни, стоя у ложа усопшей, молча дожидались утра. Они с нетерпением ждали последнего скорбного шествия в надежде, что потом долго будут свободны от привычных обязанностей. Прислуживать великой жрице, угождать царской дочери было почетно, но очень трудно.
Вдруг распахнулись двери, и в тяжелой, гнетущей тишине послышались шаги. Впереди шел верховный жрец Имликум. Лысый, с белой бородой, в юбке из длинношерстного барана, он выглядел величаво. Его голая впалая грудь еще хранила следы царапин – признак скорби. Рядом шел повелитель Ларсы Рим-Син в траурной одежде, увешанной амулетами от дурного глаза и внезапной болезни. За ними шли певцы и певицы, сопровождаемые множеством арфистов и музыкантов с дудками и барабанами. Они выстроились вокруг ложа умершей и по знаку жреца запели:
Боги, когда создавали человека,Смерть они определили человеку,Жизнь в своих руках удержали……В доме мрака, жилище Иркалы,В дом, откуда вошедший никогда не выходит,И путь, по которому не выйти обратно,В дом, где живущие лишаются света,Где их пища – прах и еда их глина,А одеты, как птицы, одеждою крыльев,И света не видят, но во тьме обитают,А засовы и двери покрыты пылью!..[9]
Все молча слушали, вникая в каждое слово. Когда игра арфистов сопровождала пение без игры дудочников и барабанщиков, каждое слово сказания проникало в душу. Но когда включались барабанщики, когда гремели дудки, слова сказания заглушались, и жрец делал знак музыкантам, чтобы играли тише. Особенно растрогало женщин пение заключительной части сказания:
…Кто сегодня из Земли барабан мой достанет?Кто барабанную палочку из преисподней достанет?..Гильгамеш, почему ты плачешь, почему печально сердце? —
пели девушки.
Барабан твой я сегодня из Земли достану,Барабанную палочку из преисподней достану! —
продолжали юноши.
Имликум, стоя у изголовья Нин-дады, не спускал глаз с лица великой жрицы, словно надеялся увидеть улыбку – знак благодарности за хорошее пение, задуманное мудрым жрецом.
Уже светало, когда умолкли арфы и жрец позволил певцам и музыкантам передохнуть и подготовиться к скорбному шествию.
Имликум, удостоенный чести идти рядом с великим правителем Ларсы, в сопровождении телохранителей и стражи проводил Рим-Сина во дворец. По обе стороны дороги шествий стояли люди Ура. По мере приближения божественного правителя они падали ниц и выражали свою скорбь горестными воплями. Когда свет факелов вырывал из тьмы израненные лица и простертые к небу руки, Имликум говорил Рим-Сину:
– Люди Ура любили великую жрицу, их скорбь безгранична.
* * *Сингамиль рано проснулся на своей жесткой циновке. Помня вчерашние слезы сына, заботливая Уммаки захотела побаловать любимца. Она дала ему большую глиняную чашу молока и кусок свежей ячменной лепешки.
– Ешь, сынок, – сказала она ласково, – сегодня «дом табличек» закрыт. Плач в Уре. Умерла великая жрица храма Луны. Нет у нас больше нашей богини Нин-дады.
– Не богиня она! – воскликнул Сингамиль. – Богини не умирают. Боги живут вечно. Я прочел в старинной табличке из царского дома. Царская дочь Нин-дада – обыкновенная женщина Ура.
– Тише, сынок. Не говори таких слов. Услышит царский слуга или жрец – беда будет. Нас могут убить, нас могут закопать живьем. Молчи, сынок! Пусть в табличке написано про это, а человек Ура не может сказать такое. Жрецы лучше нас знают про царей и богов. Молчи!
Сингамиль посмотрел на мать, испуганную и печальную.
– Об этом знают только трое, – прошептал он. – Первым прочел это отец. А когда я прочел табличку про смерть Энкиду, я узнал самое удивительное. Я узнал, что ярая смерть не щадит человека, а боги живут вечно. Я поведал об этом своему другу, сыну Шиги, Абуни.
– Уту, великий, милосердный! – воскликнула Уммаки. – Как можно было сказать это мальчишке Абуни? Глупый мальчишка может сказать об этом каждому из должников Шиги. Я видела, он записывает долги на глиняной табличке. Какое зло нам причинили эти старинные обожженные таблички! – Всхлипывая, Уммаки повторяла: – Великий Уту, пусть минует нас кара! Мой сын еще мал и глуп, прости ему прогрешение!
– Не я придумал это, – пробормотал Сингамиль, разжевывая лепешку.
Слезы матери заставили его призадуматься, не согрешил ли он, назвав Нин-даду обыкновенной женщиной. Нет, не согрешил. Так сказано в старинном сказании, а там все правда.
– Абуни мой друг, – сказал Сингамиль. – Мы дружим, как Гильгамеш и Энкиду. Мы поклялись помогать друг другу и никогда не делать зла. Как же я мог не рассказать ему про табличку? А он сам понял и разгадал истину. Это великое дело. А ты плачешь.
Уммаки смахнула слезы и внимательно посмотрела на своего любимца. «До чего же умен мой Сингамиль, – подумала она. – Во всем Уре нет такого умного мальчика. Так бы и любовалась им целыми днями, так бы и слушала его. А ведь он еще маленький. Уту, великий, дай ему счастливые годы! Пусть он станет самым богатым, самым знатным человеком Ура!»
– Ступай, сынок, к реке, надо покормить корову, набрать немного травы на завтра. Говорят, будто великое прощание и шествие по дороге процессий начнется рано утром. Все мы пойдем к Горе бога прощаться с великой жрицей. Нарви побольше травы, голодная корова не даст молока.
