Йоханнес Йенсен - Ледник
Одежда Моа отличалась от одежды Дренга материалом. Это были не шкуры, а что-то вроде войлока из шерсти мамонта. Она собирала эту шерсть с терновых кустов и свивала из нее грубые нити, а их переплетала между собой и валяла эту плетенку, очень толстую и теплую. На ногах она носила плетеные лапти, а в руках постоянно таскала искусно сплетенную из тростника корзинку, куда прятала всякие мелочи и самые диковинные из своих сокровищ, которые подбирала повсюду, подобно некоторым птицам. Так, она прятала туда разные зерна, зубы зверей и камешки, приглянувшиеся ей своим цветом или округлой формой, перышки, увядшие цветы, болотный пух, всевозможные блестящие предметы и все, что отличалось мягкостью, а кроме того, конечно, и съестное, иногда весьма странного рода. Когда корзина чересчур переполнялась, Моа устраивала склады для своих сокровищ под камнями и в ямах; она никогда ничего не выбрасывала, но легко забывала, куда и что спрятала, милая женщина!
Дренг так никогда толком и не узнал, каким образом Моа попала на то пустынное плоскогорье и как умудрилась перенести холод; она была не очень многословна. Не то чтобы она таилась или не хотела сказать, но, верно, для нее попросту не существовало никакого связного прошлого. Она была сама жизнь, но жизнь лишь в настоящем; прошлое проносилось в ее памяти смутными тенями пережитого, но не существовало само по себе. Она очень выразительно встряхивала своей гривой, когда Дренг спрашивал ее, как она ушла от своего племени, и охотно пыталась рассказать длинную историю, которая, судя по ее мимике, была вполне достоверна. Но все сводилось к необычайно выразительной игре глаз, а с губ слетало всего несколько слов или, вернее, певчих звуков; она же воображала, кажется, что познала целый мир. Да и как же было Дренгу не понять ее? Она ведь была вся здесь, всегда такая теплая, такая близкая Дренгу, и служила ему, чем могла; какие же ему еще нужны повествования!
Дренг так или иначе пришел к заключению, что Моа, по какой-то, от нее самой не зависящей причине, была изгнана своим племенем, как и он, и забрела в пустыню. Случилось это с нею, должно быть, в очень раннем возрасте, так как она лишь недавно достигла полной физической зрелости и, очевидно, провела в одиночестве несколько зим. Верно, и она была того же закала, что и Дренг, это восстановило против нее племя, но также дало ей силы прожить в одиночестве и без огня. Северный ветер откинул волосы с ее лба и научил ее помогать самой себе.
Любопытно было, что она в борьбе с зимой выработала в себе ту же силу сопротивления, что и Дренг, но только на иной лад. Он убедился в этом постепенно, живя с нею и наблюдая ее привычки. Она не охотилась: все звери внушали ей только страх, и особенно самые маленькие, вроде мышей. Мышь могла заставить ее с диким воплем броситься без оглядки на гору. Зато Моа преспокойно поедала муравьев, улиток и всяких козявок, мух и прочих насекомых, только не пауков. Очевидно, она разбирала животных, руководствуясь своими собственными правилами.
В сущности же, она питалась почти одной растительной пищей и придумала целый ряд новых кушаний, вкусных и невкусных. Плодов, которые росли в первобытных лесах, ей уже негде было взять, и она питалась травами, кореньями и злаками, которые отыскивала, бродя по болотам и каменистым полям. О способности же ее разыскивать наиболее питательные из этих трав и кореньев говорила вся ее наружность, пышущая здоровьем и свежестью. Летом она таким образом благополучно пробавлялась, осенью же все болота покрывались ягодами, которыми не брезговал, бывало, и Дренг; но чем она питалась зимой, когда на пустынном плоскогорье нельзя было найти ни козявок, ни зелени? У нее не было, как у Дренга, сознательного стремления собирать запасы на холодное время; но она все-таки как-то перебивалась.
Просто-напросто у нее так была развита природная потребность собирать и копить, что она долгое время, когда неоткуда было взять другой пищи, могла кормиться содержимым своей корзинки и других своих потайных складов. Она собирала все, что можно и сколько можно, и это слепое пристрастие сливалось у нее с инстинктом самосохранения; вот у нее всегда и были запасы, и таким образом она перебивалась зимой.
Моа умела сушить различные съедобные корни, а кроме того, они сами высыхали от долгого лежания в запасах, и таких сухих кореньев у нее накапливался ворох. Но всему прочему она предпочитала семена известных сортов злаков; она собирала их по зернышку и особенно тщательно припрятывала их целыми кучами.
Пожалуй, началось с того, что ей полюбились эти семечки, такие маленькие, похожие на детенышей диких овец, которых хочется приласкать и взять под свою защиту. Но она и тут, как всегда, не знала меры; ей хотелось набрать их как можно больше, бесконечно много – просто ради того, чтобы иметь; ей нужен был целый мир прелестных крошечных детенышей. Потом нужда заставляла ее съедать эти семечки. Одной горсти ей хватало, чтобы быть сытой на весь день.
Особенно усердно собирала она семена высокого злака с длинными шершавыми колосьями – дикого ячменя. Дренг хорошо знал их; и ему случалось иногда отведать зернышек из колоса, запутавшегося у него в волосах; ничего, было довольно вкусно. Но Моа собирала их ежедневно в большом количестве, и скоро они вошли в пищевой обиход и ее, и Дренга.
Годы шли, и Моа все развивала свои привычки – и во время кочевок у подошвы Ледника, и во время более или менее продолжительных остановок на местах. Дренг предоставлял Моа заниматься своими делами, а сам охотился и совершенствовал свое оружие. Время от времени он замечал в руках у Моа что-нибудь новенькое, взявшееся откуда-то словно само собой. Из клочьев шерсти мамонта и других животных, которые Моа повсюду прилежно собирала, она, сидя у порога своего жилья, свивала нити и плела из них зимнюю одежду. На лето же она стала плести себе легкие юбки из волокон тростника и травяных стеблей. Она перепробовала для этого все сорта трав, пока наконец не облюбовала невысокую травку с голубыми цветочками – лен. Эта травка особенно пригодилась ей для работы, и с тех пор неутомимым пальцам Моа пришлось повозиться с этой травкой.
Для хранения зерен Моа стала плести из прутьев корзины поплотнее и все щели в них замазывала глиной, чтобы зерна не просыпались; таким путем женщина на ощупь подошла к изготовлению горшков; но наладилось это дело лишь тогда, когда мужчина снова добыл огонь.
У них уже было несколько детей. Первый ребенок родился в отсутствие Дренга, а во второй раз Моа сама ушла из жилья, спряталась за большой камень и, поохав там с часок, вернулась назад с новым ребенком. Это были маленькие слепые создания, с коричневым пушком по всему телу; первое время они почти целыми днями спали в плетеной корзинке за спиной у Моа. Но они быстро росли; старший пузанчик уже расхаживал за порогом жилья и исследовал все, что только попадалось ему под руку. Отец сделал ему кремневый топорик, величиной с ноготь большого пальца, и маленький мужчина отважно набрасывался с ним на щенков, копошившихся вокруг жилья. Удалось-таки Дренгу снова полюбоваться на маленьких пушистых ребятишек, пускающих по ветру пушинки, как птички, – точь-в-точь как в прежнем первобытном лесу; но теперь это все-таки выглядело совсем по-другому!
