Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская
Да, недавно напали было на нас половцы, немалое войско какого-то разбойного хана Кончи, да батюшка отбил их с Божьей помощью, так что позорить толком ничего они не успели.
Мариша, я вот тебя чего спрошу. Всё нейдёт у меня из памяти сон мой, тебе известный. Вот и храм вы освятили уже… Неужто не сбудется? Молюсь я за тебя, как обещала, утром и вечером. Напиши в ответе про то, как сможешь.
А так больше писать вроде нечего. Душу на бересту не положишь, вот ежели бы встретиться опять… Возможно ли сие?
За сим остаюсь сестра твоя Феодулия. Люблю тебя, Мариша, и молюсь за тебя.
P.S. Василько Константиновичу мой привет передавай, не забудь!»
Мария отпустила берестяную грамотку, что читала, прижав ладонями на столе, и та с шуршанием свернулась в рулончик, покатилась к краю, но остановилась на полпути. На губах Марии гуляла тихая, блаженная улыбка.
Князь Василько тоже отложил почту, которую читал — только что прибыл гонец из Чернигова. Потянулся с хрустом.
— Чего пишет сестра, Мариша?
— Да так… Привет вот тебе передаёт.
— Большой привет-то?
Мария метнула на мужа взгляд, засмеялась.
— Да уж не маленький!
Посмеялись. Мария всё улыбалась, тихой, умиротворённой улыбкой.
— Да что с тобой нынче, Маришка? Улыбаешься беспрестанно, точно блаженная…
— Непраздная я, Василько.
Князь уронил на пол почту, и важные пергаменты рассыпались веером, вперемешку с берестяными грамотками второстепенных документов.
— Чего?
— Да, да, — Мария всё улыбалась мужу, ласково.
— Да ты… Да…
— Ой, пусти, задавишь! Пусти, Василько!
«…В лето 6738-е в славном граде Ростове свершилось наконец дело великое, начатое великим князем Константином Всеволодовичем, и сыном его Василько Константиновичем достойно завершённое — освятили храм Успения, дивной красоты строение, о коем с похвалой великой отзываются все гости приезжие. А святил храм преподобный игумен Кирилл, настоятель Рождественского монастыря, коего прочат в епископы Ростовские, как токмо передаст он обитель свою под руку преемника своего»
Здоровенная синяя муха, жужжа, кружилась возле лица, сбивая с мыслей. Отче Савватий, поморщившись, примерился и сшиб её ладонью на стол. Муха закрутилась на одном месте, отчаянно пытаясь взлететь, но кошка, как раз сидевшая на столе и наблюдавшая за трудами летописца, не позволила ей этого. Неуловимо-стремительным кошачьим прыжком Ирина Львовна настигла жертву, прижала лапой, затем осторожно стала отодвигать её, слушая, как муха жужжит.
— И нужна тебе эта муха, животина? — осуждающе покачал головой Савватий. — Пришибить её, и все дела… Оставь, говорю!
Кошка в ответ фыркнула. При всей своей учёности отче Савватий порой мог сморозить такую глупость… Дохлая муха — вещь совершенно бесполезная, в то время как живую всегда можно использовать для игры. Впрочем, чего возьмёшь с человека!..
Летописец вздохнул, взял перо, собираясь с мыслями, поглядел в окошко.
Да, летит, летит времечко! Вот, кажется, только вчера вошла в эту дверь, озираясь с любопытством, тоненькая большеглазая девчонка, новоиспечённая княгиня Ростовская. А уже три года прошло… Нет, уже четыре. Гляди-ка, четыре года, как миг единый!
Савватий давно размышлял над этой особенностью человеческой памяти. Вот, кажется, сегодняшний день прошёл в хлопотах, битком набитый разнообразными событиями. Длинный, длинный день… А спустя месяц вспоминать начнёшь, и мало что вспомнишь. А спустя полгода и вовсе ничего… И так все дни. Вымываются из памяти события, тускнеют переживания, время сжимается, тем сильнее, чем дальше уходит в прошлое. Как вчера впервые вошла в эти стены княгиня Мария, будто позавчера входил сюда покойный князь Константин, любитель и собиратель книжной премудрости, и молодой ещё совсем, безбородый почти инок Савватий восторженно показывал князю очередную доставленную по княжьему же приказу книгу… А ещё чуть раньше он, Савватий, стоял перед князем Константином, и тот расспрашивал его, прикидывая, можно ли доверить сему отроку книжное собрание… Савватий усмехнулся. Да, сомнения у князя были — ведь в то время у него, Савватия, не только бороды, но и усов толковых не было.
А ещё чуть раньше были мамины тёплые руки, чуть загрубелые от работы, но всё равно самые нежные и ласковые… «Вставай, Саввушка, петушок пропел давно… Вставай, соня!» Как давно это было, Господи!
Савватий вздохнул, разгладил очередной лист пергамента, на который заносил свои ежедневные записи. Память человеческая несовершенна, конечно. Но есть пергамент. Пергамент помнит всё, абсолютно всё, и никогда ничего не забывает, ни единой буквы. До самой своей смерти, в огне, например… И стоит открыть страницу, как оживает во всех подробностях день, отстоящий от «сегодня» на много-много лет.
…Она умирала тяжко и мучительно, княгиня Евфросинья. Болезнь, сидевшая внутри, душила, не давала продохнуть, и княгиня заходилась в мучительном, булькающем кашле, постепенно синея…
А вот князя Константина Господь наградил быстрой смертью, не хуже, чем от половецкой стрелы. Упал князь, посреди разговора, и умер на месте. Старый лекарь-мавр, случившийся в ту пору в Ростове, заявил, что не вынесло сердце. Очень возможно, что и так… Уж больно много на него легло, на князя Константина, а тут ещё и смерть жены…
Савватий вздохнул. Да, нелегко пришлось князю Константину Всеволодовичу. Но каково пришлось Васильку Константиновичу, мальцом остаться без отца и матери, на княжении Ростовском? Сирота — какое страшное слово… А ведь вынес всё, вытерпел, и вот, гляди-ка — жену себе какую нашёл, умничка, весёлая, красивая! Вот только с наследником заминка, но в последнее время, слава Богу, кажется, дело сдвинулось с мёртвой точки…
Кошка, спрыгнув со стола, играла с мухой, всё ещё не оставившей попыток взлететь и спастись — попыток, впрочем, всё более вялых. Савватий взял перо, обмакнул в чернильницу, но писать не стал. Воспоминания навалились с новой силой…
… В тот год неспокойно было на Руси, очень неспокойно. Откуда-то из необъятных степей и пустынь, лежащих на восход до самого Китая, надвинулась грозная сила, невиданная до сих пор.
Первые сведения о диких ордах, уничтожающих всё на своём пути, принесли бухарские купцы. Многие из них плакали даже: «Некуда нам возвращаться… Нет у нас больше родины…» По словам тех купцов, у Мухаммеда, правителя тамошней могучей и густонаселённой державы, было полмиллиона воинов, и всех их побили дикие орды. А до того они опустошили величайшее царство китайское, где воинов было и вовсе несчитанно. По рассказам купцов, то царство по всей границе огорожено каменной стеной в тысячи вёрст длиной — представить сие немыслимо, но ведь все, как один, клянутся! Стена та толщины непомерной, сажени в четыре, с башнями… А вот не спасли китайское царство ни стены каменные, ни громадное войско…
