Роже Мож - Дикари
Глава 48
Свиньи едят все подряд
Стоял апрель, и Сулла объезжал свои поля, чтобы посмотреть на пшеницу, проросшую несколько дней назад. На обочине дорог появилась трава. Природа и животные начали жить по весенним законам.
Беременность Хэдунны близилась к концу. Со дня на день она должна была родить. Сулла, помня о роковых родах Марги, привез из Лугдунума лучшую повитуху галльской столицы.
Он получал от Гонория, занимавшегося его романскими делами и живущего с целым войском секретарей во дворце Менезия, длинные отчеты, которые обычно заканчивались настоятельными просьбами как можно скорее вернуться в столицу. Но Сулла сразу написал, что не оставит ферму до тех пор, пока у его молодой рабыни не родится первый ребенок. Такие молодые роженицы иногда погибали во время родов. Он хотел быть рядом.
Галл наклонился, чтобы вырвать сорняк, выросший посреди пшеничных колосьев. На будущий урожай это никак не влияло, он сделал это машинально, чтобы занять руки и отогнать уже несколько месяцев не покидавшую его мысль, которую Сулла не мог доверить почте и сообщить Гонорию: будущий ребенок сын его или Поллиона? Сколько же веточек калины измочалил он своими зубами с того момента, когда эта мысль в первый раз пришла ему в голову...
* * *Было ясно, что Хэдунна после возвращения на ферму тоже думала только об этом, и галл понимал, что сомнение пришло к ней гораздо раньше, чем к нему, возможно в первый же день. И то, что она однажды уже сделала кухонным ножом, показывало, что она не смирится с последствиями произошедшего на руднике. Девушка, принадлежавшая к рабскому сословию и имевшая в своем распоряжении только собственное тело, могла одарить лишь любовью, поэтому то, что случилось, было для нее ужасным потрясением. После единственной ночи в постели своего хозяина она вынуждена была вытерпеть мерзкое вторжение Поллиона, и все это за несколько минут до того, как отдаться Сулле.
Память о пережитом мучении со временем стерлась бы, особенно после слов Суллы о пережитой ими войне, с которой они вернулись ранеными солдатами, мечтающими лишь о счастливом будущем, но Хэдунна боялась, что в один прекрасный день он поймет всю беспомощность этой легенды, потому что она ничего не сможет забыть, ведь ребенок, который растет у нее в животе, не сын ее хозяина.
Как только новорожденного, завернутого в пеленки, возьмет на руки повитуха, сомнений не останется. Поллион был весь в черных волосах, глаза у него тоже были черными, нос с горбинкой: это был житель Средиземноморья, котла, в котором смешалось так много восточных кровей. А у Суллы, светловолосого в детстве, сейчас были каштановые волосы и голубые кельтские глаза.
Хэдунна уже многие месяцы ждала тех минут, когда ей протянут ребенка, и этот миг, считающийся счастливым и таким привычным для повитух, сопровождающих его добрыми пожеланиями, всегда одними и теми же, станет для нее самым мучительным моментом этих родов...
Галл полюбовался на холм, где он каждый год, в блаженном тепле лета, жал пшеницу. Зло вошло в жизнь Хэдунны, и в его жизнь, жизнь бывшего офицера Суллы, оно проникло вместе с семенем Поллиона, брошенным в тело его рабыни, и это зло будет бесконечно преследовать их даже здесь, в безмятежном сельском краю.
Зло! И в мире не существует силы, способной победить его, потому что то, что случилось в бараке на серных рудниках, нельзя было ни стереть из памяти, ни забыть. Добро, думал Сулла, не может сокрушить зло. Оно теряет силы в борьбе с ним, как лезвие теряет свою остроту, соприкасаясь с камнем, как бы хорошо ни была закалена его сталь. Добро обречено быть побежденным, если зло действительно ставит перед собой именно такую задачу...
Бывший офицер легионов возвращался на ферму, неся в себе эту мысль, которая уже отравила жизнь его рабыни. Он решил уберечь ее по крайней мере от переживаний о несчастье, которые вызовет у нее родившийся ребенок. Поэтому, как только уставшая от трудов Хэдунна заснет, как обычно все роженицы, он войдет в комнату и вынет ребенка из люльки. Если у ребенка будут черные глаза и лицо Поллиона, то он бросит его на съедение свиньям. Семя Поллиона не заслуживает ничего другого.
На ферме постоянно разводилось около сорока свиней, их количество оговаривалось контрактом, подписанным с одним мясником из Вьенны, который каждый месяц присылал в имение фургон для перевозки скота, чтобы забрать животных, достигших нужного веса. Свиньи любят мясо так же, как и ячменную муку, которую насыпают им в кормушки, и нередко случалось, что они сжирали ребенка какой-нибудь рабыни, оставленного без присмотра. Но в этот раз все произойдет не по недосмотру.
Конечно, он не скажет Хэдунне, что собирается сделать с новорожденным, ведь он был хозяином и мог по своему усмотрению распоряжаться детьми, рождавшимися у его рабов. Закон не разрешал убивать рабов, если только они не совершали тяжкого преступления, но недалек был тот день, когда римский гражданин должен был получить право распоряжаться жизнью и смертью своей жены и своих детей. Хэдунна одобрит поступок своего хозяина и, быть может, поймет, что он избавляет ее от его совершения. Так как Хэдунна уже сама могла принять такое решение.
А он сразу же, как только это будет возможно, сделает ей другого ребенка. И когда через год она возьмет его на руки, то забудет все пережитое зло. Приняв решение, Сулла уверенно вошел во двор фермы. Трехнедельная пшеница хорошо налилась, если пройдут дожди, то можно будет ждать самых высоких урожаев. Теперь у Суллы в Италии было несколько имений, которые стоили миллионы сестерциев, где под управлением Котия и его ветеранов царили идиллия и процветание: облеченные полнотой власти, они тем не менее сами ходили за плугом, показывая пример рабам, помогали коровам телиться и спали с молодыми рабынями. Благодаря такому порядку в поместьях ни в чем не нарушалась гармония, а число рождений увеличивалось.
Для Суллы же эта ферма оставалась самой родной, он любил эту дорогу, на которой отнял Хэдунну у Мемнона, соседнюю виллу, бывшую виллу Патрокла и Манчинии, постройки которой были видны отсюда, с холма, и которую он перекупил, чтобы подарить Тоджу. И этот пологий луг с цветами всегда будет напоминать ему о том, как по нему мчалась повозка Манчинии, а она смеялась и махала ему рукой, торопясь успеть вместе с ним на судно и отправиться в Рим, не зная еще, что сжигавшая ее любовь приведет к смерти.
Пятеро путников шли по вьеннской дороге, опираясь на длинные посохи, говорившие о том, что их владельцы проделали долгий путь. Одному из них, крепко сложенному и шедшему твердой поступью, было около пятидесяти, другие были молодыми людьми. Несомненно, они путешествовали уже много дней, причем, как ни странно, юноши выглядели более усталыми, чем мужчина в годах, который их вел.
