Крепостное право - Мария Баганова
Обратите внимание: своего камердинера Болотов звал Филькой, в этих же «Записках» другого своего работника – Абрашкой. То есть обращаться к крепостным уничижительными именами-кличками было в порядке вещей.
Андрей Тимофеевич продолжает: «Другой, по имени Тимофей, служил при моем сыне, был сущий гайдук и малый ловкий и проворный; а третий, по имени Сергей, был в музыке моей первым флейтраверсистом[18], но обоих тех меньше и также малый неглупый и ко всему способный. Все сии дети казались смолоду очень хороши; но как оба первые повозмужали, то, к сожалению моему, оказалась и в них такая ж склонность к питью; а притом еще замечено злобнейшее сердце. И сии-то молодцы подали мне повод к помянутой досаде и беспокойству. Так случилось, что, за несколько пред тем дней, надобно мне было отца их опять унимать от пьянства и добиваться о последней пропаже в доме и до того, откуда берет он деньги на пропой? Посекши его немного, посадил я его в цепь, в намерении дать ему посидеть в ней несколько дней и потом повторять сечение понемногу несколько раз, дабы было оно ему тем чувствительнее, а для меня менее опасно; ибо я никогда не любил драться слишком много, а по нраву своему, охотно бы хотел никогда и руки ни на кого не поднимать, если б то было возможно; и потому, если кого и секал, будучи приневолен к тому самою необходимостью, то секал очень умеренно и отнюдь не тираническим образом, как другие. Большой сын его был сам при первом сечении и казался еще одобрявшим оное и бранящим за пьянство отца своего. Может быть, думал он, что тем тогда и кончится. Но как чрез несколько дней привели его опять ко мне по случаю, и мне вздумалось еще его постращать, – как вдруг оба сынка его скинули с себя маску и, сделавшись сущими извергами, не только стали оказывать мне грубости, но даже дошли до такого безумия, что один кричал, что он схватит нож и у меня пропорет брюхо, а там и себя по горлу; а другой и действительно, схватя нож, хотел будто бы зарезаться. По всему видимому, так поступать научены они были от своего родимого батюшки, ибо самим им так вдруг озлобиться было не за что и ненатурально. Но как бы то ни было, но меня поразило сие чрезвычайно».
Заметьте, Болотов вовсе не считает неприличным или обидным для своих дворовых то, что он сечет престарелого отца на глазах у сыновей. Их отчаянная реакция на происходящее вызывает у него недоумение и даже гнев: «Я вытолкал их вон и имел столько духа, что преоборол себя в гневе и стал думать о сем с хладнокровием. Тогда, чем более стали мы о сем думать, тем опаснее становиться сие дело: вышло наружу, что они во все те дни, как змеи, на всех шипели и ругали всех, и даже самого меня всеми образами. Словом, они оказались сущими злодеями, бунтовщиками и извергами, и даже так, что вся дворня ужаснулась. Они думали, что дело тем и кончилось, что они меня тем устрашили и напугали; однако, я и сам умел надеть на себя маску. Они, повоевав и побуянив, разошлись: один пошел спать на полати, а другой отправился в город попьянствовать, ибо думал, что он уже свободен сделался и мог что хотел предпринимать и делать. Я же, между тем, посоветовав кое с кем и подумав, как с злодеями сими поступить лучше, велел их перед вечером схватить невзначай и, сковав, посадить их в канцелярии на цепь. Мы опасались, чтоб они в самое сие время не сделали бунта и мятежа и чтоб не перерезали кого. Однако, мне удалось усыпить их мнимым своим хладнокровием и спокойным видом, и оба храбреца увидели себя, против всякого их чаяния и ожидания, в цепях и под строгим караулом в канцелярии».
Происшествие раздосадовало Андрея Тимофеевича и вызвало у помещика немалое беспокойство: «Видел я, что мне обоих сих молодцов держать при себе было впредь уже не можно, а и сделать с ними что – я не ведал. Видел я, что оба они навсегда останутся мне злодеями, но чем тому пособить не предусматривал. В рекруты их отдать не только было жаль, но для них было бы сие и наказание очень малое, а надобно было их пронять и переломить их крутой, злодейский нрав; а хотелось и сберечь их, буде можно. Итак, подумавши-погадавши, расположился я пронимать их не битием и не сечением, которое могло б увеличить только их против меня злобу, а говоря по пословице, не мытьем, так катаньем и держать их до тех пор в цепях, на хлебе и воде, покуда они, поутихнув, вспокаются и сами просить будут помилования; а сие кроткое средство и произвело то в скором времени. Они не просидели еще недели, как цепи, по непривычке, так не вкусны им показались, что они, вспокаявшись, заслали ко мне обоих моих секретарей, тазавших[19] их в канцелярии ежедневно, с уничиженнейшею просьбою о помиловании их и с предъявлением клятвенного обещания своего впредь таких глупостей не делать, а вести себя добропорядочно. А я того только и дожидался и потому охотно отпустил им их вину и освободил из неволи».
Болотов чрезвычайно гордился тем, как ему удалось усмирить своих крепостных. Далее он с удовольствием рассказывает: «Они и сдержали действительно свое обещание, и впоследствии времени обоими ими были мы довольны, хотя судьба не дозволила нам долго ими и усердием их к нам пользоваться; ибо года два после того старший из них, занемогши горячкою, умер, и мне не только тогда было его очень жаль, но и поныне об нем сожалею; а и второй, прослужив несколько лет при моем сыне и будучи уже женат, также от горячки кончил свою жизнь. Что ж касается до негодяя отца их, то он многие еще годы после того продолжал мучить и беспокоить нас своим пьянством и беспорядками, покуда наконец после долговременного моего отсутствия, заворовавшись однажды и боясь, чтоб ему не было за то какого истязания, не допуская себя до того, лишил чрез удавление сам себя поносной и развратной своей жизни».
Саратовский помещик Виктор Антонович Шомпулев (1830–1913), опубликовавший свои записки в «Русской старине» под названием «Провинциальные типы сороковых годов»[20], упоминает случай, как его сосед некто Г. приказал схватить шомпулевского крепостного и долго кунать его в реку без остановки только за то, что тот, случайно проходя мимо, помешал ему затравить лисицу. Не довольствуясь этим наказанием, Г. потом велел своим подручным сечь несчастного через мокрый мешок – чтобы не осталось явных следов.
Русский и советский историк Инна Ивановна Игнатович, занимавшаяся исследованием крепостного права, в 1925 году опубликовала книгу, в которой собрала массу дичайших примеров «дикого барства». Вот только некоторые из них.
Помещик Рязанской губернии Суханов взял с собой на охоту двенадцатилетнего крепостного. А тот просмотрел зайца, и заяц ускользнул от охотников. Суханов сначала ударил мальчишку ружейным прикладом, потом принялся избивать его ногами, приговаривая: «Подыхай, скотина!». После такого избиения ребенок не смог подняться, Суханов сначала посадил его на дрожки, чтобы довезти до деревни, но, заметив, что мальчик не может самостоятельно сидеть, столкнул его на землю. Ребенка все же кое-как довели до дома, где он, проболев два дня, умер.
Помещик Наровчатовского уезда Леонтьев, избивая крепостную женщину, убил насмерть четырехлетнего ребенка, которого она держала на руках. Отец мальчика пытался жаловаться в суд – но его жалоба осталась без последствий.
У другого помещика крестьянский мальчик зашиб камнем ногу борзой собаки. На следующий день барин взял ребенка на охоту. Барин велел мальчика раздеть и пустил бежать по полю нагим, словно зверя, а свору собак пустил за ним. Конечно, собаки тут же догнали ребенка, но отпустили его то ли потому что не были притравлены на людей, то ли потому, что их отогнал сам помещик. Но затем дикая забава повторилась еще и еще раз… О происходящем услышала мать мальчика и, прибежав к месту дикой охоты, кинулась наперерез и схватила сына в охапку. Но крестьянку оттащили и продолжили мучение. Женщина от ужаса помешалась и вскоре умерла.
Мемуарист граф Михаил Дмитриевич Бутурлин рассказывал о помещике Г. из Калужской губернии, который сек своих крепостных с промежутками: посечет – даст отдохнуть, а то и чарку нальет – а потом снова сечет. Одну крепостную девушку он сек, а в промежутках забавлялся «циничными с нею поступками».
Екатеринославский помещик Синельников не обращал внимание на ледостав
