Счастливчик Лукас - Максим Сергеевич Евсеев
Наконец он не выдержал и вонзив шпоры в бока своей лошади буквально смел тех кто так бессмысленно его пытался защитить и с криком “Все, кто верен мне, за мной”, вырвался наконец на рыночную площадь.
Площадь перед замком уже изрядно опустела, но там все еще было много людей. Бегущие, кричащие, не замечающие ничего вокруг они своим видом смутили курфюрста, и он уже был готов дать своим кирасирам команду остановиться, но не для того на крышах домов сидели лучники в зелёных куртках.
Первой же стрелой был ранен конь его высочества: благородное животное завертело головой и споткнувшись завалилось на брусчатку. Еще несколько стрел с тяжелыми наконечниками высекли искры из камней мостовой и даже ударили в шлем князя. Этого оказалось достаточно, чтобы курфюрст позвал на помощь:
– Якоп! Зепп! Ваш господин ранен! – закричал он что есть сил.
Слышали ли его телохранители этот крик, неизвестно, но его падение они несомненно заметили, а отчаянное выражение лица их высочества, его искривленный в крике рот и вытаращенные глаза, придали им такой решительности, что они стали наносить удары направо и налево, не щадя ни женщин ни детей.
Кровь, как огонь: стоит только ее пустить, как остановить резню становится ничуть не легче чем потушить пламя. Видя кровь, солдаты теряют остатки жалости и добросердечия, а жертвы их не могут уже думать ни о ч ем другом, как спасти свою жизнь. Горожане бросились во все стороны, не разбирая куда они бегут, лишь бы быть подальше от того места, где мечи дворян их высочества нанесли свои первые удары. Они пытались бежать с площади, но повсюду натыкались на солдат курфюрста. Те же в свою очередь нашли наконец другие пути выезжали на эту площадь со всех сторон и разгоряченные носились по ней размахивая оружием. Но когда пролетел слух, что курфюрст убит, когда они увидели, как их товарищи рубят и протыкают бегущих, когда в них полетели стрелы и камни, то они отбросили всякие сомнения и принялись делать, то к чему их предназначали и к чему так лежала их душа – они стали убивать. Конечно, горожане пробовали сопротивляться, как например глава гильдии кожевников Вертер Крауфф, который так мастерски орудовал невесть откуда взятым бревном, что несколько кирасиров вынуждены были стать пехотинцами, выбитые из седел ловкими и мощными ударами господина Вертера. Правда их товарищи, видя что происходит и не решаясь подставить себя под дубину кожевника, попросту закололи его копьями. Те из учеников мастера Вертера, что решились бросится ему на помощь были зарублены или заколоты. То в одном, то в другом месте, кто-то из горожан пытался защищать себя или своих близких, но все они были убиты. Посмотри-ка дорогой читатель, вот лежит булочник Вендель Герц, а рядом его супруга, вот сыновья вдовы Вебер, вот даже судья Клейн с дочерью… Погодите-ка! А не наш ли это старый знакомый кабатчик Эберт Мюнц, батюшка толстого Михена. Это несомненно он, а где же сам Михен? Совсем рядом лежит толстый Михен, в такой же как у отца куртке, в таких же башмаках с медными пряжками, и теми же серыми глазами на выкате он смотрит теперь в серое небо.
Когда прекратилась резня, то по заведенному обычаю начались грабежи и те из горожан, кто не пошел на площадь встречали солдат курфюрста Ансельма в своих домах и тщетно приближенные их высочества призывали князя остановить солдат, он будто бы обезумев метался по площади и все повторял одну и ту же фразу: “Ах, вот как! Ах, вот значит как, кузен”. Понимал ли он что произошло? Вряд ли он понимал это в полной мере, но залитая кровью рыночная площадь и горы трупов на ней приводили его в невероятное смятение, и оно это смятение заставляло князя метаться по площади, то верхом, а то пешком и многократно задавать бессмысленные вопросы тому, кто не мог и не желал его теперь слышать.
Глава двенадцатая
– Где твои люди, Корбл?
Герцог Альбрехт со стен своего замка наблюдал сначала появление на площади своего кузена Ансельма, потом избиение горожан, а теперь и метания курфюрста.
– Они не должны попасть в руки моего кузена. – напомнил он своему слуге.
– Этого не произойдет, ваша светлость. Гантрам должен запалить дом судьи, а потом уйдет по тайному ходу.
– Пусть будет так, но что мне делать с ними, когда они окажутся в замке?
– Об этом, господин, я позабочусь, но вот их светлость, герцогиня…
Корбл не договорил фразы, а лицо их светлости перекосилось, как от зубной боли.
– Есть Корбл, – герцог состроил самое благостное выражение лица, но глаза его были полны огня. – в писании притча о господине и его рабах, которым он, уходя, оставил имение свое. Так вот ты дружочек, напоминаешь мне раба, который зарыл свой талант в землю.
Видя, что слуга не понимает его, герцог пояснил.
– Мастер Ян, как бы ни был он хорош, напрасно занимает свое место ибо никто из знакомых мне людей, не умеет так хорошо причинять боль, как ты Корбл. Впрочем, являешься ли ты человеком – на этот вопрос я так и не нашел ответа. Возможно, наш гость, инквизитор мог бы ответить на него, но боюсь у него теперь и без тебя появилось много вопросов, на которые ему предстоит найти ответ.
– И вот чтобы он их не нашел… – начал было слуга.
– Я поговорю с герцогиней! – крикнул герцог.
Взгляд его стал жесток, спина распрямилась и от былого шутовства не осталось и следа. Теперь Альбрехт вновь напоминал того графа Хеннеберга, который вел своих солдат на приступ Вельзхаузена и когда они побежали от стен, остался чтобы в одиночестве тяжелым боевым топором рубить ворота замка, пока со стен в него летели камни и арбалетные болты. Этим своим поступком он устыдил дрогнувших солдат и с проклятьями, с богохульствами, но они вернулись, и в тот же вечер неприступный Вельзхаузен был взят. Испугался этого окрика Корбл. Если он способен был чего-то бояться, то испугался. Он склонил голову и молча стоял перед господином, давая понять, что сказать ему больше нечего. А герцог опять перешел на тон шутовской и даже глумливый.
– Еще немного и я начну волноваться, Корбл, что ты слишком много внимания уделяешь герцогине? Или же дело все-таки в
