Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
Преосвященный Филимон заморгал глазами, не разумея, куда клонит государь. А дон Ринальдо продолжал улыбаться, хотя понял уже, что сегодняшнее, с такими надеждами задуманное дело не удалось.
— Отцы мои, — продолжал князь, уже без мнимого смирения, — я понял вас. Теперь вам мало одной людской веры: вам нужно еще, чтобы вас боялись. Пришли требовать, чтобы я дозволил разослать соглядатаев по улицам и домам. Чтобы вольно было вам зажечь и на Молдове свои костры и срубы. Сему не бывать.
— Ваше величество, — опустив глаза, промолвил аббат, — в этом городе выросло много виселиц и без вмешательства святых вселенских церквей.
— Лобное место есть и в Сучаве, — ответил Штефан. — Но мимо него проходят с дрожью только воры и тати. Честный не боится своего государя на моей земле, и в этом ее сила и моя опора. Пока я жив, вам не выбить ее из под моих ног. Да и сколько у нас тех еретиков, вашим святостям ненавистным? Десяток, два? О чем же говорить?
Штефан стремительно шагнул к двери, и монсиньор Ринальдо невольно попятился, давая ему дорогу. Преосвященный Филимон, подняв крест, ринулся было наперерез, но наткнулся на твердую спину Хынку.
7
На следующий день господарь со своей небольшой свитой покинул Белгород. Вместе с ним отбыл на княжью службу москвитин Володимер. Войку смог проводить нового друга до самого Тигечского кодра в рядах воинского эскорта, который сопровождал князя под началом пана Думы, одного из двух местных пыркэлабов. По возвращении же, согласно воле пана Тудора, для капитанского сына началась жизнь простого войника крепостного гарнизона, трудная воинская учеба и страда.
С тех пор Войку жил на первом, большом дворе крепости, в казарме наемных солдат гарнизона. На самом строгом режиме, который можно было тогда установить для наемного солдата. Это значило частые наряды в дозор, долгое выстаивание на часах у ворот и на Сторожевой башне, усиленные упражнения на внутреннем плацу и на конном ристалище.
Обучение бойцов небольшого постоянного войска Земли Молдавской, особенно молодых, было суровым и трудным. Молдова была бедна и сравнительно малолюдна. Вторгавшиеся в нее враги, особенно приходившие с запада, нередко носили тяжелое вооружение, сплошные панцири, снаряжение же защитников края было легким. Исходя из этого, а также из постоянной угрозы от легковооруженных, но быстроконных степных грабителей, и строилось обучение молдавского воина.
От него требовали прежде всего умения точно бить в цель из лука и арбалета; отсюда — многие часы, проводимые на стрельбище. Потом — искусства рубиться верхом с конником в тяжелых латах, уклоняться от его ударов и метко поражать незащищенные места; для этого самые сильные и опытные облачались на время ученья в полные, хранившиеся специально, доспехи, а остальные по очереди вступали с ними в бой. Затем ценилось умение ловить мчащегося всадника арканом. Наконец — и это считалось главным — надо было уметь пешим драться с конным латником, останавливать его на всем скаку длинным, крепко упертым в землю копьем, резать вражьим коням сухожилия саблями и продольно укрепленными на древках лезвиями кос, стаскивать всадников наземь баграми и крючьями.
Большую часть этой науки Войку и его товарищи, порубежные крепостные стражники, проходили и закрепляли на деле, в боях. Вместе с другими войниками капитанский сын по нескольку раз в месяц скакал в поле — биться с татарами и бандами лотров, мало чем отличавшихся от ордынцев. Войку рубился с налетчиками, ловил их арканом, гнал, заманивал в ловушки, поражал из лука, из которого стрелял все лучше. У заколотого им на всем скаку татарина молодой боец взял отличный московский сагайдак с двумя колчанами стрел и носил его с подлинным войницким шиком, небрежно закинув за спину. Рыжий капитан Молодец, в чьей чете воевал и учился парень, не мог им нахвалиться.
В этой молодецкой ватаге, спаянной постоянной опасностью, Войку скоро стал всеобщим любимцем. И получил признанное всеми прозвище; теперь его звали Войку Чербулом, то есть Оленем, — за быстрые ноги и пристальный, олений взгляд, под которым человеку, замыслившему подлость, становилось не по себе и хотелось, как говорили иные войники, очистить совесть исповедью.
Бывалые воины из гарнизонных чет, конных и пеших, проводили свободное время в соответствии с тысячелетними казарменными обычаями. Играли в кости и карты, потягивали красное белгородское вино, чесали языки, мозолистые от терпких лагерных небылиц. Разговоры касались и фантастических дальних стран, и местных событий. Многих, к примеру, до сих пор волновал побег знатного татарина Эминека, или Менги, как звали его сородичи, проживавшего в крепости на положении почетного пленника господаря. Родной брат крымского бея из рода Яшлавских, Эминек был взят князем Штефаном в плен в 1469 году, вместе с сыном бея, при разгроме вторгшейся из-за Днестра орды. Царевича Штефан казнил злой казнью, а Эминеку даровал жизнь и с почетом поселил в Четатя Албэ, довершив этой постоянной угрозой свою месть бею, ибо, сказал тогда князь, «хорошо знаю, как страшно жить человеку, когда у него есть брат». Штефан, конечно, вспомнил при этом судьбу отца, Богдана IV, вероломно захваченного и убитого собственным братом, Петром Ароном.
Пять лет веселый бей-заде Эминек припеваючи жил на берегу лимана, охотился и пировал. И вдруг исчез, оставив на произвол судьбы богатый дом, а в нем и небольшой гарем, захватив только любимого сокола. Одни говорили, что беспечного Эминека выкрали люди бея. Друге — что пришло его время, и мнимое бегство татарина, по приказу из Сучавы, состоялось не без помощи здешних пыркэлабов. Но большинство сходилось все-таки на том, что хитрый Эминек, будучи опытным колдуном, уплыл морем в Крым в золотой винной братине, которую обратил в галеру, и что гребцами на ней стали две дюжины улиток. Ордынские беи, особенно крымские, давно слыли волшебниками и умели, по утверждению знающих современников, уходить из темницы в струйке дыма от мангала, улететь на крылатых конях, нарисованных ими мелом на стене, и совершать другие чудеса. Эминека же в городе считали особенно искусным чародеем, ибо только умелое колдовство, по уверениям сведущих людей, могло спасти его пни пленении от гнева разъяренного Штефана, увидевшего перед тем содеянные татарами жестокости и разорение своей земли.
Чудеса вообще были на первом месте в воспоминаниях белгородских ветеранов. От них Войку узнал, какие слова помогают в бою против вурдалака, как обезопасить себя от заговоренной сабли или стрелы, какие чары делают простую рубаху непроницаемой для копья и даже ядра. Ему разъяснили, наконец, как отличить речную русалку от озерной, а горного гнома — от маленьких человечков, населяющих подземелья степных крепостей.
