Эдвард Уитмор - Синайский гобелен
Брат Антоний закрыл книгу и застонал. Последние страницы он читал, охваченный ужасом. От одной только мысли о книге он цепенел.
Безымянный слепой нищий, лопочущий, что на ум взбредет? И записывающий его болтовню дурачок, который счел уместным вставить несколько собственных спутанных мыслей? Вот эти двое влачили свое убогое действо с обочины на обочину с единственной целью продлить нищенское существование?
И удалились в пустыню, когда Соломон строил свой храм? Пришли к подножию Моисеевой горы по той лишь причине, что их донимал артрит? Сумасшедшие пророчества и слабоумная фантазия совместно произвели оригинальный текст Священного Писания за полных семьсот лет до появления Ветхого Завета? И более чем за одиннадцать веков до первых обрывков Нового Завета?
Куплеты у пыльных обочин, обновляемые, дабы оживить представление? Бренчание лиры, визг флейты и скрип рожка для привлечения внимания, подслушанные и пересказанные дорожные сплетни? Люди, родившиеся в Ханаане? Любопытные новшества в Ханаане? Все эти и прочие слухи, перевранные за медяк?
А потом опять на обочину? И так до самого ухода в теплое местечко для пользы суставов? Божественный источник религиозного вдохновения — вот эти бредовые враки, состряпанные двумя безымянными бродягами в 930 году до Рождества Христова?
Брат Антоний опустился на колени и стал молиться о просветлении.
* * *Настала ночь. Он запеленал манускрипт обратно в ткань и зарыл его там же, в чулане. По пути в свою келью он знаками объяснял братьям, что Бог велел ему оставаться в уединении, пока он не разрешит серьезную личную проблему.
Всю следующую неделю он постился в своей келье, выпивая одну чашечку воды на рассвете, другую на закате, и к концу этих семи дней он знал, что ему делать.
У Мелхиседека должен быть Град Мира, у людей должен быть свой Иерусалим. На свете должна быть вера, и если у веры той нет основания, он его добудет. Коль отец этой подлинной Библии — старый нищий слепец, а сын — полоумный писец, то Валленштейн станет Духом Святым и перепишет Писание так, каким тому следует быть.
Он принял решение подделать оригинал Библии.
* * *Конечно, он не мог датировать свой подложный текст десятым веком до Рождества Христова, когда дурачок записывал сказания слепца. Его Библия должна была стать подлинной исторической находкой, а не кучей разрозненных басен, собранных двумя бродягами. Следовательно, ей нужно было появиться через некоторое время после Христа, а значит, писать надлежало по-гречески. Но когда же?
В молитве он обратился к своему тезке за напутствием и немедленно получил ответ. Великий Святой Антоний ушел в пустыню в четвертом веке, этим временем и будет датирована его подделка. Вполне достаточно времени после жизни Христа, чтобы собрать всю правду о нем, но все равно раньше, чем любая из существующих Библий.
Он вторично тайком посетил чулан, закопал настоящую Синайскую Библию поглубже в глину, чтобы ее не обнаружили в его отсутствие. Затем покинул монастырь без предупреждения и вернулся в Иерусалим, в резиденцию своего ордена, где его неожиданное появление во время утренней трапезы вызвало беспокойные взгляды братьев.
Он сразу же нарушил наступившую тишину, объявив, что в монастыре Святой Екатерины ему было открыто нечто, что превыше обетов послушания, молчания и бедности. Несколько лет пусть ему позволят следовать своим путем, иначе он будет вынужден выйти из ордена траппистов.
Собравшиеся в трапезной монахи были поражены. Когда потрясенный настоятель дрожащим голосом предостерег его, что одним фактом своего высказывания такое богохульство неизбежно являет его в пагубной наготе перед Богом, бывший брат Антоний мгновенно скинул с себя не только рясу, но даже набедренную повязку, обнажив гениталии, и, не вдаваясь более ни в какие объяснения, вышел из трапезной. За спиной он оставил коленопреклоненными и рыдающими бывших братьев, которые еще несколько часов не прекращали молиться над плошками с овсянкой.
Тем временем Валленштейн, без гроша, нагой, трясясь от пронизывающего зимнего ветра, ковылял по узким улочкам Иерусалима, униженно прося подаяние. Замерзая и голодая, первые собранные монеты он потратил все же не на повязку и не на корку хлеба, а на конверт и марку. В своем письме в Албанию он приказал выслать огромную сумму денег, полагающуюся ему как полноправному здравствующему Скандербегу.
В ожидании денег он продолжал просить милостыню на улицах, но находил время для специальных занятий, тяжелых и кропотливых, изучал составы чернил, а более подробно — древние способы их приготовления из грубых красителей и химикатов. Он начал учиться определять подлинный возраст древнего пергамента на ощупь, вкус и запах. Позже он занялся особенностями разных почерков.
Весь этот период второго посвящения он носил лишь повязку, а обитал в убогом подвале в армянском квартале, живя лишь подаянием.
Когда наконец прибыли деньги, Валленштейн нарядился богатым образованным армянским купцом-антикваром и стал путешествовать по Египту в поисках большого запаса чистого пергамента, произведенного в четвертом веке, не слишком истрепанного за пятнадцать веков, но и не слишком хорошо сохранившегося, такого, что мог бы мирно лежать все это время в каком-нибудь темном сухом захоронении.
В Египте ему не повезло, и он, чуть не сходя с ума от отчаяния, вернулся в Иерусалим, чтобы обнаружить, что искомый пергамент дожидается его в Старом Городе на дне старого турецкого сейфа, в заваленной всякой всячиной лавке, принадлежащей неприметному торговцу древностями по имени Хадж Гарун, такому обездоленному и несведущему арабу, что он охотно расстался с этим сокровищем, словно и не подозревал о его истинной цене.
Валленштейн воспрял духом. Несомненно, менее одержимому человеку такое даже в голову прийти не могло: он поставил перед собой задачу обмануть как минимум всех ученых, химиков и праведников как своей эпохи, так и последующих.
Но Валленштейн, помешанный на любви к Богу, в конце концов преуспел в этом.
Для сбора материалов ему потребовалось семь лет. Еще пять лет он провел в своем подвале, отрабатывая тот почерк, который был нужен для изготовления фальшивки. Все это время он прибегал к множеству ухищрений, чтобы каждый шаг его оставался незамеченным. На то, чтобы купить необходимое и замести следы, ему пришлось потратить все состояние Валленштейнов, продавая фермы, деревни в Албании одну за другой.
Наконец, когда все было готово, он отправился снова в обитель Святой Екатерины и представился нищим мирянином, пилигримом армянской церкви, умоляя отвести ему крошечную келью для уединенных размышлений. И просьбе его вняли. Той же, как он и рассчитывал, безлунной ночью Валленштейн прокрался в памятный ему чулан и выкрал подлинник Синайской Библии из ее хранилища.
