Сергей Зайцев - Рыцари моря
Время шло, болезнь не отступала. В ослабленном теле Сильвестра был силен только дух. Великий инок, предвидя уже кончину, принимал ее спокойно, и, пока не угас разум, превозмогая боль, он продолжал наставлять братию и неумолчно призывать к добродетели и смиренномудрию, к воздержанию и нестяжательству, к милосердию и любви к отечеству. При всех, как бы подавая пример, он добрым словом поминал государя, через которого принял изгнание и постриг в монахи. Он говорил: «Дело Иоанна – великое дело. Но, Господи!… Взываю к тебе! Отверни его разум от мнительности и мести, сердце – от жестокости, а взор – от плахи». Ивану Месяцу он так сказал: «Сердце, бьющееся без пользы для отечества, нельзя назвать честным. Такое сердце – очаг тления греховного. В тебе же, ловец в человеках, вижу яркий огонь, способный согреть многих. Тебя остужают, а ты гори!…»
Он быстро угасал, великий инок. Над ним совершили елеосвящение – помазали елеем лоб, щеки, губы, грудь и прочитали молитвы. Но это не помогло, болезнь продолжала точить тело Сильвестра. Он уже отвергал пищу, принимая только пищу духовную, пищу бесед и чтений – лежал, весь обложенный книгами и с Библией на груди. Тяжелая, она мешала ему дышать. Читали Сильвестру по очереди многие монахи, и Месяца допускали читать, и сам добросердный Филипп читал со всеми. Великий инок слушал, не открывая глаз, ибо настало такое время, когда даже это было ему трудно.
Тем временем монахи поговаривали между собой – что Сильвестр страдал за Россию не только душой, но и телесно; естество его принимало на себя то, что принимало отечество. Молвили монахи соловецкие: необыкновенные узы! И такое еще молвили: государь, низводя Россию, низводит и Сильвестра; Иоанн совесть российскую, добродетель и разум заключил в Соловки – что оставил себе? Смертельный недуг терзал тело Сильвестра. Глядя на мучения великого инока, монахи пугались:
– Что будет с Россией!…
Сильвестр умер на руках у преподобного отца Филиппа, окропленный его слезами, видя сострадание у него в глазах. Он умер в молитве, с именем государя на обескровленных устах, с лицом просветленным, с тенью улыбки, ибо возвысился над страдающей плотью, и, по словам Исаака Сириянина, душа его, упокоившаяся от уязвлений со стороны тела, овладела миром в чувствованиях своих. И погребли Сильвестра в священной земле Соловецкой вблизи Преображенского собора.
– Что будет с нами?.. – плакали его ученики.
До весны сделали много работы по благоустройству острова: корчевали и сжигали пни, очищали леса от валежника, построили несколько избушек, подровняли дороги. Тем временем мал-человек Копейка совершил чудо – лодка, вышедшая из его рук, была красива, крепка и легка. Всей работы осталось: законопатить ее и просмолить. Радовались, решали – не теперь ли бежать с острова. Но Хрисанф, которому они открылись и который сам хотел с ними, отсоветовал. Он сказал, что многие пытались бежать по весне – кто плоты сбивал, кто в осинке-долбленке пускался, а кто и просто верхом на бревне – всех легко догоняли монахи на своих судах. Про Богородицу же, Заступницу, – все байки. Хрисанф советовал потерпеть и бежать осенью, когда приходят из Лапландии первые льды: тогда, сказал инок, побоятся монахи пуститься в погоню, устрашатся льдов и бурь. Беглецам же – как Бог пошлет!… Согласились с Хрисанфом – разумно рассудил. И Копейка добавил к словам инока: бежать им на Кемь всего короче – о том знают в монастыре, и при ясной погоде легко настигнут. Поэтому решили подождать до осени, до бурь. А лодку забросали ветвями и покрыли дерном. Получилось у них – бугор бугром; знать будешь про лодку, но не найдешь.
Новое лето принесло изменения к худшему. Вместе с первыми богомольцами ступили на соловецкую пристань царские опричники… Брат Мисаил, замкнув за узниками двери тюрем, обещал Месяцу разузнать, что привело государевых людей к богохранимой Соловецкой обители. И скоро инок принес вести:
– Отца нашего, преподобного Филиппа, требует государь в Москву для духовного совета.
Так сказал добрый Мисаил, а из глаз его катились слезы, как будто игумена уже взялись казнить. Но через день-другой инок Мисаил повеселел, ибо имел совсем другие вести: опричники, что приехали числом до десяти, хмурые злыдни, слова лишнего не скажут, в палатах, где разместили их, голову собачью, надетую на метлу, поставили в углу, а от той головы вонища нестерпимая, но злыдни словно бы не чуют вони, только пьют вино и рыкают на братию. Перед Филиппом же эти собачники, то бишь опричники, делаются другими: много кланяются и льстиво, приниженно улыбаются. Совсем не похоже, что приехали за опальным, слушаются Филиппа во всем… Монахи их и подпоили, чтобы выведать тайное. Келарь для этого не поскупился на вино, дал из подвалов самого лучшего… Оказалось, нет митрополита в России. А Иоанн лукав: кто к митрополии стремится, того гонит от митрополии. И ходит упорный слух, что государь наметил Филиппа, скромного соловецкого игумена, поставить митрополитом – в обход святителей и архимандритов дать ему высший сан.
Внимательно все выслушав, Иван Месяц сказал Мисаилу, что для Москвы и для России не было бы ничего лучшего, чем такой митрополит – прямодушный и милосердный, честный в служении Богу, строгий в отношениях с человеком и в первую очередь строгий по отношению к себе, ищущий воли Божьей и почитающий эту волю, – закон уст, который для себя милее и пыша всех тысяч золота и серебра – закона мошны, минее воли государевой. Однако самому преподобному отцу Филиппу этот сан не несет ничего, кроме горестей, ибо Иоанн не долго потерпит возле себя властителя сильного и добронравного, не прячущего глаза, а в глаза укоряющего. Не такой человек Филипп, чтобы потакать порокам и злодеяниям – от кого бы они ни исходили. Здесь Месяц сравнил Филиппа с ярким солнечным лучом, который всегда прям, и сказал при этом, что даже одна кривая черная туча может заслонить его от целого мира; при дворе же Иоанна много таких туч, как и сам он. Еще сказал Месяц, что обитель Соловецкая сегодня теряет отца и радетеля такого, какого, быть может, здесь не бывало со времен основателей монастыря Зосимы и Савватия. Немалую потерю понесли Соловки со смертью досточтимого Сильвестра; а теперь вот и Филипп… Все это сказал Месяц, как в воду глядел. Ушел от него Мисаил с поникшей головой.
По возвращении инок рассказал вот что: отслужил игумен Филипп последнюю свою в монастыре литургию, затем совершил таинство евхаристии[5] и тем простился с возлюбленной братией. А при выходе из храма Филипп споткнулся о порожек. Исполненный святого духа, он понял, конечно, что это знак ему, но виду не подал. Однако иноки все заметили, и лица их омрачились.
