Дженет Уинтерсон - Страсть
Не знаю, есть ли у него в штанах что-нибудь еще.
Он думает то же самое обо мне. Я вижу, как он то и дело косится на мою ширинку, и специально надеваю гульфик, чтобы подразнить его. Груди у меня маленькие, ложбинки меж ними нет, а для девушки я достаточно высока. Тем более — для венецианки.
Интересно, что бы он сказал, если б увидел мои ступни.
Сегодня на нем выходной костюм, усы сверкают. Я веером раскидываю перед карты, собираю колоду, тасую и раскидываю снова. Он выбирает. Недобор. Выбирает еще раз. Перебор. Плати. Он смеется и бросает на стол серебряную монету.
— Два дня назад у тебя усов не было.
— Я из волосатой семьи.
— Тебе идет. — Его глаза блуждают, как обычно, но я за столом, и ничего не разглядеть. Он достает еще одну монету. Я сдаю. Валет червей. Карта зловещая, но он так не считает: обещает вернуться и забирает валета с собой — на счастье. Зад распирает на нем сюртук. Они всегда забирают карты с собой. Я размышляю, что лучше: достать новую колоду или надуть следующего клиента. Все будет зависеть от того, кто им станет.
Я люблю ночь. Давным-давно, когда Венеция имела свой календарь и смотрела на остальной мир свысока, сутки начинались с наступлением темноты. Что нам солнце, если вся торговля, все тайны и вся дипломатия зависят у нас от темноты? Темнота — та же маска, а Венеция — город масок. В те дни (не могу сказать точно, когда, потому что время связано с солнечным светом) — в те дни мы открывали двери после захода солнца и скользили по извилистым каналам, поставив на нос каждой лодки свечу с колпачком. Тогда все лодки были черны и не оставляли следа на воде. Мы торговали благовониями и шелком. Изумрудами и бриллиантами. Занимались государственными делами. Строили мосты — но не для того, чтобы не ходить по воде. Это было бы слишком просто. Мост — место встреч. Ничье. Случайное. На мосту встретятся враги и на краю бездны покончат со ссорой. Один перейдет на другую сторону. Второй не вернется. Для влюбленных мост — возможность, метафора будущего. И где лучше сторговываться шепотом о не называемом вслух товаре, как не на мосту глухой ночью?
Мы — народ философов, мы знаем, что такое жадность и желание, мы держит за руки Дьявола и Бога. И не хотели бы отпускать чью-либо руку. Такой живой мост искушает каждого; здесь можешь либо потерять душу, либо найти ее.
А что есть наши души?
Сиамские близнецы.
В наше время тьма не так непроницаема, как прежде. Повсюду взлетают ракеты; солдатам нравятся ярко освещенные улицы, нравится видеть отражения в каналах. Они не доверяют нашей легкой поступи и тонким стилетам. И все же темноту еще можно найти; она прячется в заброшенных каналах и лагуне. Нигде нет такой темноты. Она мягка на ощупь и тяжела на вес. Можно открыть рот и вдыхать ее, пока в животе не свернется тугой клубок. В ней можно плавать, хитрить и обманывать. Ее можно открыть, как дверь.
У венецианцев прежних времен были кошачьи глаза, способные видеть в кромешной мгле; они могли пробираться непроходимыми путями, не споткнувшись ни разу. Если как следует присмотреться, даже сейчас можно заметить: у некоторых из нас при дневном свете глаза превращаются в щелки.
Когда-то я думала, что темнота и смерть — одно и то же. Что смерть отсутствие света. Всего лишь царство теней, где люди покупают, продают и любят так же, как при жизни, но не столь убедительно. Похоже, ночь — более преходяща, нежели день, особенно для влюбленных, да и не так надежна. Поэтому ночь итожит нашу жизнь, ненадежную и преходящую. Днем мы забываем об этом. Днем мы живем себе и живем. Но нас окружает зыбкий город, где дороги и лица лишь кажутся знакомыми. Именно так будет после смерти. Мы будем всегда узнавать людей, с которыми никогда не встречались.
Но темнота и смерть — не то же самое.
Первая преходяща, вторая нет.
Наши похороны — события просто сказочные. Мы совершаем их ночью, возвращаясь к нашим темным корням. Черные лодки скользят по воде, и гроб украшен крестом из черного янтаря. Однажды я видела из окна моей комнаты, которое смотрит на перекресток двух каналов, как в лагуну выплывал траурный кортеж богача из пятнадцати гондол (число должно быть нечетным). Одновременно в лагуну вышла лодка бедняка с гробом — не лакированным, а просмоленным. В ней плыла старуха, которой едва хватало сил двигать веслами. Я думала, они столкнутся, но гондольеры богача отплыли в сторону. Его вдова взмахнула рукой, одиннадцатая гондола отстала, освободив место для бедняка, на нос его лодки накинули канат, и старухе осталось только рулить. Кортеж продолжил свой путь к ужасному острову Сан-Микеле, и я потеряла его из виду.
Если мне придется умереть, я предпочту умереть одна, вдали от мира. Мне бы хотелось умереть в мае — лежать на теплом камне, пока меня не оставят силы, а потом тихо кануть в канал. В Венеции такое еще возможно.
В наши дни ночь предназначена для искателей удовольствий, и сегодня, по их мнению, — время самое лихое. У нас есть пожиратели огня, изрыгающие изо рта пену желтых языков пламени. Есть танцующий медведь. Есть труппа маленьких девочек с розовыми безволосыми телами — они разносят засахаренный миндаль на медных блюдах. Есть женщины на любой вкус — и не все из них женщины. В центре площади мастера с острова Мурано установили огромную хрустальную туфлю, которая постоянно наполняется шампанским. Нужно лакать как собака, и приезжие это обожают. Один уже утонул, но что такое одна смерть в гуще жизни?
К деревянной раме с затаившимся порохом подвешены сети и трапеции. Акробаты раскачиваются над площадью, отбрасывая на танцующих нелепые тени. Они то и дело ныряют, держась за трапецию ногами, и мимолетно целует кого-нибудь внизу. Мне нравятся такие поцелуи. Простое соприкосновение ртов оставляет тело свободным. Для хорошего поцелуя ничего больше не нужно. Ни соединенных рук, ни сбивчивых сердец. Наслаждение — губы и только губы. Страсть приятнее разбирать прядь за прядью. Разделять и снова разделять, как ртуть, которая собирается только в последний момент.
Теперь вам понятно, что в любви я не новичок.
Уже поздно — кто же придет сегодня с маской на лице? Рискнет ли она вытянуть карту?
Приходит. Держит на ладони монету, предлагая мне взять ее. У женщины теплая кожа. Я раскидываю карты. Она выбирает. Десятка бубен. Тройка треф. А затем — дама пик.
— Счастливая карта. Символ Венеции. Вы выиграли.
Она улыбнулась мне и сняла маску. У нее серо-зеленые глаза с золотистыми крапинками. Высокие нарумяненные скулы. Волосы рыжие, но темнее моих.
— Сыграете еще?
Она покачала головой и велела официанту принести бутылку шампанского. Причем не любого. «Мадам Клико». Хорошо во Франции только оно. Женщина молча подняла бокал и выпила — очевидно, за свою удачу. Дама пик — большой выигрыш, но мы стараемся избегать этой карты. Женщина по-прежнему не говорила не слова, следя за мной сквозь хрусталь, а потом вдруг допила и погладила меня по щеке. Это длилось лишь секунду. Она исчезла, оставив мне сердце, колотящееся в грудь и три четверти бутылки лучшего шампанского. Пришлось прятать и то, и другое.
