Артур Конан Дойл - Сэр Найджел
Потом в залу вступил угрюмый ключарь, смиренно опустив голову, но с выражением тихого торжества в глазах, а следом за ним и аббат Джон, ступавший медленно и величаво, с лицом, исполненным важного спокойствия. На поясе у него висели железные четки, рука сжимала молитвенник, а губы уже произносили слова положенной молитвы. Он преклонил колени на высокую подушку, а братия по знаку коадьютора распростерлась ниц на полу. Негромкие голоса сливались в единый гул, он раскатывался под сводами и отдавался эхом, точно волны, выкатывающиеся из подводной пещеры. Но вот монахи вновь расселись, в залу вошли с пергаментами и перьями, одетые в черное писцы, а за ними в красном бархате стряпчий, готовый принести свою жалобу, и, наконец, Найджел под охраной лучников, тесно его окруживших. Произнесены были на старофранцузском положенные юридические формулы — таинственные в своей недоступности умам простых смертных, и суд аббатства приступил к разбирательству.
Первым к дубовому столу свидетелей приблизился ключарь и сухим голосом монотонно изложил все притязания, какие имелись у Уэверлийского аббатства к семейству Лорингов. Сто с лишним лет тому назад тогдашний глава дома то ли за полученные в долг деньги, то ли в благочестивый знак благодарности за духовную помощь признал за своим поместьем некоторые вассальные повинности по отношению к аббатству. (Тут ключарь высоко поднял пожелтевший, потрескавшийся пергамент с болтающимися свинцовыми печатями.) В их числе были щитовые деньги — ежегодный взнос, равный жалованью одного рыцаря. Так вот, деньги эти ни разу уплачены не были, и служба тоже никакая не неслась, и за прошедшие годы накопилась сумма, превышавшая весь доход с поместья. Имелись и другие задолженности. Ключарь потребовал свои книги и костлявым пальцем алчно указывал на одну запись за другой: уплата за это, оброк за то — столько-то шиллингов в этом году и столько-то ноблей в том. И когда Найджел еще не родился, и когда он был младенцем. Все записи проверил и удостоверил стряпчий.
Найджел слушал это сокрушающее перечисление и чувствовал себя загнанным оленем — неукротимым, храбрым, но понимающим, что он окружен и спасения нет. Его смелое юное лицо, твердый взгляд голубых глаз, гордая посадка головы — все свидетельствовало, что он достойный потомок благородных предков, и солнечные лучи, лившиеся сквозь круглое окно высоко в стене на его некогда богатый, а теперь истертый и выцветший дублет, словно хотели показать, насколько жестоко обошлась судьба с его семьей.
Ключарь кончил изложение иска, и стряпчий уже собрался его поддержать, раз Найджелу нечем было опровергнуть эти записи, как вдруг у него нашелся совершенно нежданный защитник. То ли некоторое злорадство в голосе ключаря, то ли нелюбовь дипломата к крайностям, то ли искренне доброе побуждение (аббат Джон легко вскипал, но легко и отходил) сыграли тут роль, но пухлая белая рука властно поднялась в воздух, показывая, что разбирательство окончено.
— Брат ключарь исполнил свой долг, предъявив этот иск, — сказал аббат, — ибо земное достояние нашего аббатства отдано под его благочестивую опеку, и ему надлежит оберегать нас от всякого ущерба, понеже сами мы лишь блюстители достояния тех, кто придет после нас. Однако под мою опеку отдано нечто куда более драгоценное — дух и добрая слава тех, кто следует заветам святого Бернарда. А с той самой поры, как святой основатель нашего ордена удалился в долину Клариво и построил себе там келью, мы тщимся подавать пример кротости и смирения всем людям. Вот почему строим мы наши обители в низинах и не воздвигаем высоких колоколен в храмах при них, а в стены наши не допускаем ни роскоши, ни иных металлов, кроме олова и железа. Братия наша ест с деревянных блюд, пьет из железных чаш, а свечи ставит в оловянные подсвечники. Посему не подобает суду ордена, уповающего на то, что обещано кротким сердцем, выносить решение по собственному иску и так приобрести земли своих соседей. Коль иск наш справедлив, в чем у меня сомнений нет, рассмотреть его пристойней будет королевским ассизам{26} в Гилфорде, а посему я постановляю не рассматривать его в суде сего аббатства, но передать другому суду.
Найджел беззвучно возблагодарил трех доблестных святых, взявших его под свой покров в час нужды.
— Аббат Джон! — воскликнул он. — Не думал я, что человек, носящий мое имя, будет когда-нибудь благодарить уэверлийского цистерианца, но, клянусь святым Павлом, нынче ты говорил, как благородный муж. Ведь суду аббатства выносить решение по иску аббатства — это же как играть фальшивыми костями!
Восемьдесят облаченных в белое монахов выслушали эту безыскусственную речь, обращенную к тому, кто в скудной их жизни представлялся им почти наместником Бога на земле, с насмешливой досадой. Лучники отступили от Найджела, словно он был волен уйти, но тут тишину нарушил зычный голос стряпчего:
— Отче аббат! Да позволено мне будет сказать, что твое решение касательно иска вашего аббатства к этому человеку поистине secundum legem и intra vires[6]. Тут твоя воля. Но я, Джозеф, стряпчий, подвергся жестокому и преступному обращению, мои грамоты, крепости{27}, реестры разорваны, власть, коей я облечен, поругана, а мою особу проволокли по болоту, сиречь по трясине, по каковой причине я лишился бархатного плаща и серебряного знака моей должности, и таковые, без сомнения, находятся в вышеуказанном болоте, сиречь трясине, той же самой, что…
— Довольно! — сурово перебил аббат, — Прекрати эти бессмысленные речи и прямо скажи, чего ты требуешь.
— Святой отец, я служу святой церкви и королю, а мне чинились помехи и я подвергался членовредительству при исполнении возложенных на меня обязанностей, бумаги же мои, составленные именем короля, разорваны, разодраны и развеяны по ветру. Посему я требую от суда аббатства правосудной кары сему человеку, понеже вышеуказанное нападение было совершено в пределах, подсудных аббатству!
— Что скажешь ты, брат ключарь? — спросил аббат в некоторой растерянности.
— Скажу, отче, что в нашей власти быть снисходительными и милосердными, пока дело касается нас самих, но коль оно касается служителя короля, мы не исполним своего долга, если не окажем ему защиты, которой он требует. И напомню тебе, что не впервые сей человек дает волю своей необузданности, но и прежде избивал наших слуг, не подчинялся нашей власти и пустил щук в собственный садок аббата.
Толстые щеки прелата побагровели от гнева — воспоминание об этом преступлении было еще слишком свежо в его памяти, и он сурово посмотрел на юношу.
