Анатолий Брусникин - Девятный Спас
— Уходим! Уходим!
Сзади из темноты донеслось:
— Яха, коней из колымаги выпрягай! Быстрей, мать твою, быстрей!
Догонять будут. Илья вырвал кнут, оставив товарищу вожжи. Принялся нахлёстывать сам.
Телегу кидало по мокрой, заросшей травами дороге, из стороны в сторону.
— Не туда едем! — крикнул вдруг Илья. — Надо было к деревне, а ты назад к мельне повернул!
Алёшка огрызнулся:
— Сам бы поворачивал. До того ль было?
Ильша оборотился к охающей женщине.
— Боярыня, или как тебя, вылезать надо, в лесу прятаться! Верхие, они нас живо догонят.
Но та была совсем без ума, ничего не слышала, не понимала. Только вскрикивала при каждом толчке. Делать нечего, Илья её непочтительно тряхнул за плечо.
— Ты кто будешь? Откуда?
Она захлопала глазами, будто только что проснулась.
— Княгиня Милославская. Из Сагдеева.
— Это за рекой которое?
Мальчики переглянулись.
— До плотины доскачем, там повозку бросим, пеши перебежим, — сказал Илья. — Дальше, тово-етова, лесом. Вёрст пять, думаю, будет.
Лёшка напомнил:
— А Бабинька?
— Лучше она, чем те…
По Алёшкиному, это еще поглядеть, где оно лучше — в волчьих зубах, иль у черта в когтях, но спорить было нечего. Как выйдет, так и выйдет. Прежде реки бы не догнали.
— Скачут! — схватил за руку Илья. Сквозь лязг и скрип телеги, сквозь лошадиный храп сзади донёсся заполошный топот копыт. — Наддай, родимые!
Вот уж и деревья расступились, и вода шумит, но ясно, что перебежать на ту сторону, да с квелой бабой, да с люлькой не получится. Как раз посреди реки застигнут.
— Что делать?! — бросил вожжи Алёшка.
— Держись крепче. И ты, боярыня. — Илья взял поводья сам, погнал телегу вперед, где над проломом торчали щелястые доски.
— А-а-а-а! — завопил попович, размашисто крестясь от лба до пупа.
* * *Было б истинное чудо Господне, вроде прохождения евреев сквозь Чермное море, если бы тяжелая телега перенеслась на ту сторону по шаткому, дырявому настилу. Илейка был уверен, что неповоротливые кони беспременно оступятся, но кони-то как раз не подвели — вынеслись, милые, по досочкам, будто по проезжему тракту.
«Спаслися!» — промелькнуло в голове у возницы. Ох, преждевременно.
Лошади проскочили, передние колеса тоже сподобились, а вот задние… Сорвались с досок в пролом. Затрещало дерево, разверзлась дыра. Повозку накренило, тяжелый груз потащил назад всю упряжку. Тщетно ржали и упирались копытами кони. И животных, и телегу, и сидевших в ней людей утянуло в прореху, где шипел и бурлил поток, изливаясь из пруда в реку.
Лопнули канаты, посыпались бочонки. Стукались об ось, оставшуюся от мельничного колеса, и все легли за верхний рубеж перепада, на глубину. Один бочонок лениво, словно нехотя, коснулся дубовым краем Илейкиного виска. Много ль мальчишке надо? Не пикнул, бултыхнулся вниз, в реку, и камнем на дно.
Вверх тормашками, с визгом полетела княгиня. Раздувшееся платье на миг вынесло ее на поверхность, но поток крутанул несчастную, плеснул водой в разинутый рот: на, подавись — и проглотил, не отдал.
Лишь цепкий, как кошка, и легкий, как блоха, Алёшка не сгинул — уцепился руками за рваный край пролома, повис. Кое-как дотянулся ногами до скользкого колесничного бревна, малость укрепился. По коленям била падающая сверху вода, норовила уволочь в реку, но парнишка держался.
Вдруг видит — висит что-то на обломанной доске, качается. Короб не короб, сундук не сундук.
Это ж люлька, ручнем как-то зацепилась! И дитё там же, единственно промыслом Божьим не выпало.
Хоть и трудно было Лёшке удерживаться, даже без лишней обузы, но высвободил он одну руку, стал придерживать люльку, чтоб не сорвалась.
Если немножко отдышаться, собраться с силой, можно колыбельку подальше пропихнуть, чтоб не на самом кончике висела. Потом самому подтянуться, наверх вылезти. И тогда уж младенца выручать. Но только времени на это не было.
Застучали копыта — сначала по берегу, потом по деревянному настилу.
Всадники остановились у провала, до застрявшего внизу Алёшки дочихнуть можно, до люльки и подавно.
— Проехали. И доски за собой обрушили, — пропищал скверный голосишко. — Не догоним, Боярин! Мужской с отчаяньем крикнул: — Вплавь надо!
— Что хошь со мной, хоть саблей руби — в воду не полезу!.. И тебе нечего. Пока с течением совладаешь, их след простынет.
Взрослый тать заругался: и стыдными словами, и богохульными.
Богохульными не надо бы — Алёшка как раз к Матушке-Богородице взывал. Во-первых, чтоб уговорила Сына Небесного попридержать молоньи-зарницы — выдадут. А во-вторых, чтоб Она, Оберегательница Младенцев, не дала дитёнку сызнова заголосить. Чудное у княгини было чадо. Пока по дороге скакали, орало, будто режут. А ныне, воистину вися меж молотом и наковальнею, безмятежно молчало. Да надолго ли? Один писк, и Лёшке-блошке по земле больше не прыгать. Отправится туда, куда уж угодил Ильша, царствие ему Христово…
— Что за сатанята? Откуда взялися? — Разбойник, наконец, перестал грязнословить. — А, не о том теперь голову ломать надо… — Дальше он заговорил смутно, для Алёшки непонятно. — Время, время! Не до жиру, быть бы живу… Вот что, Яха. В Троицу я поскачу, хоть бы и с пустыми руками. Не я один такой, авось голову не снимут… — Голос стал тверже. — Ништо, поглядим еще! С зятьком и сестрицею после разберёмся. Коли ныне грозу пронесёт, может, всё ещё и к лучшему обернётся. А ты домой мчи. Самое дорогое тебе доверяю, сына. В деревню его вези, жди от меня вести.
— Сделаю, Боярин. А как будешь за казну-икону ответ держать?
— Перед кем? Перед Сонькой? Ей теперь всё едино пропадать. Зубы сцепит, ничего Нарышкиным не отдаст. Рада будет, что шиш им, а не Спас с червонцами. А ещё и про дитё своё подумает. Стоит ли меня наветом гневить? Нет, Соньки мне бояться нечего… Ладно, не твоего ума дело. Жги в Москву, а я вдоль берега, к Троицкой дороге.
Забряцала сбруя, — это они коней разворачивали. Ещё немножко, и спасение!
— Вот что! — громко позвал Боярин. — Если сына без меня крестить, не Софронием — Петром. Понял?
Наконец-то ускакали, слава Те, Заступница.
Долго, с трудом Алёшка выбирался наверх, искряхтелся весь.
Вытянул из люльки младенца, который, невинная душа, оказывается, сладко спал.
Ушёл с плотины попович ещё не скоро. Хоть и близко было до страшного колдовского дома, но Лёшка в ту сторону и не смотрел. Лишь на бурливую чёрную воду, в которой сгинули Илья с княгиней Милославской.
Стоял, трясся от горя и холода. Сам не заметил, что плачет в голос. От шума проснулось дитё, тоже запищало.
