Морис Дрюон - Когда король губит Францию
Так как же, спросите вы меня, как же могло случиться, что наваррская партия сумела приобрести такое влияние и стать столь многочисленной, раз в самой Наварре большая часть знати настроена против своего короля? Ах, Аршамбо, вся разгадка в том, что наваррская партия состоит из нормандских рыцарей графства Эвре. Карл Наваррский опасен для французского престола не только тем, что владеет югом страны, но и тем, что владеет или, вернее, владел земельными угодьями, лежащими в непосредственной близости к Парижу, как, скажем, сеньории Мант-Паси, Мелан или Нонанкур, а сеньории эти держат подступы доброй четверти страны, лежащей к западу от столицы.
Вот это-то король Иоанн понял прекрасно, или его заставили это понять. Случай редчайший, но он проявил достаточно благоразумия и постарался добиться соглашения и договориться со своим наваррским кузеном. А каким путем можно крепче всего привязать к себе человека? Через брачные узы. Но кого в качестве будущей супруги мог предложить он Карлу, дабы связать его с французской короной таким же прочным союзом, какой существовал, правда всего полгода, когда сестра Карла Наваррского Бланка была королевой Франции. Ясно – женить его на старшей дочке самого короля, на малютке Жанне Валуа. Правда, ей еще и восьми лет не исполнилось, но зато такая партия наилучшим образом все устраивала. Впрочем, Карл Наваррский не особенно скучал, ожидая совершеннолетия своей супруги в обществе милых дам. В числе их называли некую девицу Грациозу... Да-да, таково было ее имя, или же она себя сама так прозвала... А малютка Жанна Валуа уже успела в свое время овдоветь, ибо ее в трехлетнем возрасте выдали по первому разу замуж за родича ее матери, которого вскорости призвал к себе Господь.
Мы, в Авиньоне, относились с полным сочувствием к этой помолвке, ибо благодаря брачному договору улаживались все спорные вопросы между двумя ветвями королевской фамилии Франции. Взять хотя бы графство Ангулемское, обещанное уже давным-давно матери Карла в обмен на ее отказ от Бри и Шампани; позже их обменяли на Понтуаз и Бомон, но только на бумаге. На сей раз пришли к первоначальному соглашению: Наварра получит Ангулем, а также крупные земельные угодья и кастелянства, которые назначили в приданое за Жанной. Осыпая будущего зятя благодеяниями, король Иоанн, приняв самый что ни на есть торжественный вид, твердил: «Вам отходит то-то и то-то. Такова моя воля. Даю вам это и это, слово мое верное...»
В кругу домашних Карл Наваррский любил пошутить над новыми узами, связавшими его с королем Иоанном: «Мы и так с ним кузены, чуть-чуть я не стал его шурином. Но раз его батюшка женился на моей сестре, значит, я довожусь ему дядей, а сейчас стану его зятем». Но пока шли переговоры о брачном контракте, Карл сумел значительно округлить свою долю. От него лично не попросили ничего, только внести вперед деньги: сто тысяч экю, которые король Иоанн задолжал парижским торговцам и которые Карл великодушно обещал за него заплатить. Конечно, этой суммы у него в наличии не имелось, просто отыскали во Фландрии банкиров, которым он заложил часть своих драгоценностей. Согласитесь, что такую операцию куда легче проделать королевскому зятю, чем самому королю...
Вот поэтому-то мне и пришла мысль, что Наваррский снюхался с прево Парижа Этьеном Марселем... Следует незамедлительно написать об этом Папе, ибо наш молодец непременно что-нибудь затеял, и это меня сильно тревожит. Но это уж другое дело...
Те сто тысяч экю были вписаны в брачный контракт Карла Наваррского и должны были выплачиваться ему частями, но в короткий срок. Сверх того, его посвятили в рыцари ордена Звезды и намекнули под рукой, что он может рассчитывать на пост коннетабля, хотя ему еще и двадцати не исполнилось. Свадьбу сыграли весьма пышно и весело.
Но вскоре пришел конец нежной дружбе тестя с зятем. Кто же постарался внести раздор в их добрые отношения? Не кто иной, как другой Карл, Испанский, красавец Ла Серда, не только злобно завидовавший Карлу Наваррскому, попавшему в фавор к королю, но не без страха наблюдавший, как на небесах французского двора восходит новое светило. У Карла Наваррского был один недостаток, от которого, впрочем, не свободны многие молодые люди... и чего, я вас прошу, Аршамбо, всячески остерегаться – давать волю языку, когда судьба к вам благосклонна, и даже время от времени, не подумав, бросить злое словечко. Ла Серда, конечно, не упускал случая передать королю все остроты его зятя, да еще подавал их под собственным соусом: «Он вас высмеивает, дражайший сир, воображает, что ему дозволено говорить все. Неужели вы стерпите такое посягательство на ваше королевское величество, и, ежели вы стерпите, не стерплю я из любви к вам». И так он капля за каплей и день за днем вливал яд в королевские уши. Наваррский сказал, мол, то, Наваррский, мол, сделал это; Наваррского водой не разольешь с дофином; Наваррский затеял интригу и втянул в свои козни такого-то члена Большого совета... А на всем божьем свете не сыщешь человека, который, подобно Иоанну II, с такой охотой слушал бы наветы о ближнем своем и, раз уже поверив в оговоры, ни за что в жизни не отказался бы от своего мнения. В нем странным образом сочеталось легковерие и упрямство. Нет ничего проще, как убедить его в существовании несуществующих врагов.
В скором времени Карла Наваррского отстранили от пожалованной ему должности наместника Лангедока. И в чью пользу? В пользу Карла Испанского. А затем коннетаблем, коль скоро после казни Рауля де Бриена должность эта пустовала, назначили – кого бы вы думали? – вовсе не Карла Наваррского, а Карла Испанского. Из ста тысяч экю, которые полагалось выплатить Наваррскому, тот не увидел ни гроша. А тем временем друга короля осыпали благодеяниями и золотом. И наконец, наконец в обход всех договоров и соглашений графство Ангулемское было пожаловано Карлу Испанскому, а Карлу Наваррскому пришлось вновь довольствоваться весьма туманными посулами.
Вот тогда-то в отношениях между Карлом Злым и Карлом Испанским пробежала черная кошка: сначала они стали относиться друг к другу с холодком, потом со злобой, а вскоре и с неприкрытой ненавистью. Карл Испанский вел игру наверняка и твердил королю: «Вот видите, дражайший сир, я оказался совершенно прав! Я давно понял, что ваш зять плетет интриги, восстает против вашей воли. А теперь он обозлился на меня за то, что я вам беззаветно служу».
А порой он делал вид, будто вообще собирается покинуть французский двор – он, бывший в такой великой милости,– если только братья Наваррские не прекратят на него клеветать. И тогда он говорил совсем так, как говорят любовницы: «Уеду, непременно уеду в глушь, за рубежи вашего государства, и буду жить там памятью о любви, что вы мне дарили столь щедро. Или умру там! Ибо вдали от вас душа моя отлетит от бренного моего тела!» И этот удивительный коннетабль при посторонних заливался слезами.
