Андрей Белянин - Пуля для императора
Да, возможно, где-то в подсознании у меня ещё оставались какие-то робкие мысли о том, что Энни тоже имеет ко всему этому хоть какое-то отношение. Увы, судя по её глазам, она была в диком шоке от происходящего…
– Дык чего делать-то прикажете? Али за воротами подождать?
– Останьтесь, – великодушно предложил так до сих пор и не представившийся мне француз. – Вы будете добрровольнымь свидетелемь, с одной сторроны, планов наших добррых намеррений и… и… как это по-ррусски? Очень рразумных прредложений. Такь?
Лысого всё удовлетворило. Да собственно, у меня не было никаких серьёзных сомнений по его поводу. Люди с такими бегающими глазками и неухоженной бородой всегда готовы прогнуться под любого.
Я не идеализирую и не очерняю русских, они очень разные, как и англичане. Есть предатели, есть приспособленцы, есть и герои (типа того же Робин Гуда), но не благородный разбойник определяет нацию.
Если в Российской империи вообще имеет смысл такое слово, как «нация». Тут все давно слились в некий единый котёл, и те же буряты с удмуртами считают себя ничуть не менее русскими, чем, например, жители Новгорода или Тулы.
Даже о том же Кавказе, где по-прежнему полыхает необъявленная война, гениально написал потомок шотландских горцев: «Пройдут года, и скажешь сам надменно: пускай я раб, но раб царя Вселенной!»
И вновь я должен просить прощения, если, как англичанин, ничего по сути не знаю о тонкостях взаимоотношений России и Чечни. Неужели когда-нибудь именно чеченцы станут первым щитом и мечом Российской империи? Остриём кавказского клинка в бою с внешними и внутренними врагами нашей великой родины?!
Господи, чем вообще забита моя голова…
– Стало быть, а вот она, девица-то, – опять влез староста. – Ругается по-иноземному. Угрожает!
– Danke schön, мы в курсе, – холодно кивнул немец. – А знаете, пожалуй, фы свободны. Никаких претензий. Дальше мы сами.
Лысый мужик быстренько отшагнул к двери, но задержался. Видимо, этому негодяю тоже было интересно.
– Итак, юная невинная дефица в руках страшных злодеев, да? Как в пьесах великого Шиллера или пьяных фантазиях Гофмана. Не находите?
Энни Челлендер побледнела и посмотрела на меня таким взглядом, словно смерть была единственным избавлением её от всех мук и всего позора. Увы, я, как и она, был связан, если не по рукам-ногам, то по рукам уж точно, и она не могла этого не видеть.
– Итакь, уважаемый сэрр Стррогоф, – мягко улыбнулся мне француз, – или прросто Михаил Стррогов, быть может, так вам прриятнее? Нет? Но по сути не есть так уж важно, верно? Мы прравы, вы уже готовы к любому сотррудничеству, лишь бы оно не касалось этой милой, скрромной, даже робкой мадемуазель Челлендерр? Один намёк моего дрруга и – вуаля!
– Чё делать-то прикажете? – лысый староста решительно встал позади Энни, заламывая ей руки.
– Убью, сволочь, – тихо пообещал я в полной уверенности, что сдержу слово.
Мне никто не ответил. Не уверен даже, что там вообще меня слышали. Не важно. Мне казалось, что она поняла мой взгляд, этого было достаточно.
– О-ля-ля, прраво, я и не знаю, что мы можемь предложить изменнице…
– Вы тумаете, что она нам изменила? – включаясь в беседу, немец поднял свою рюмку.
– Её папá веррой и прравдой служил нашему делу, но в самом конце прроявиль непрростительную слабость. Он есть сказать намекнуть мсье Стррогофф на наш союз.
– Я, я! Это было непрафильно.
– Вот именно, – согласился француз, добивая свой стакан, и я машинально отметил, что его глаза уже с трудом фокусируются на каком-то одном объекте. – Итак, mon cher, мсье Стррогоф… О, я пьянь! Всё это ваша ррусская водка. Никакой коньяк не мог бы на меня так… Не важно. Забудьте. Мы хотеть знать, как вы прроникли в Белую горру и веррнулись назад живым. Vous me comprenez?[7]
Я сжал зубы и гордо вскинул голову, а немецкий палач, не повышая голоса, повторил:
– Как фы смогли пройти все ловушки? Мы потеряли там свыше пятитесяти человек. И поферьте, у вас не более минуты на размышление.
– А то что? Вы убьёте меня?
– Нет, – переглянувшись, решили француз и немец. – Но в нашей фласти находится мисс Челлендер, и если фы откажетесь говорить, мы не будем её пытать. О, nain! Просто на ваших глазах мы оттадим её любому желающему. Наши китайские друзья скучают…
Невозмутимый китайский офицер впервые проявил хоть какой-то интерес к происходящему в комнате. В его масленых глазах загорелся интерес.
Обернувшись, я отметил на лице дочери английского посла животный страх.
– Воистину, поступок, достойный европейских джентльменов, – прорычал я, изо всех сил пытаясь разорвать путы на запястьях. Увы, добился лишь того, что верёвки ещё крепче врезались в кожу.
– Мой друг – дитя весёлой Франции, – беззаботно пожал плечами немец. – И уж поферьте мне, его парижская юность прошла столь бурно, что бетняге пришлось бежать из тюрьмы. Однако, когда он попал к нам, мы сразу поняли, какого реткого специалиста приобретаем в его лице. Напомните нашим гостям, за что вас сунули в камеру смертников?
– Ах, прраво, сущие мелочи, – в голосе француза послышалась нотка плохо скрываемого раздражения. – У них не было доказательствь, суд являл собой прросто насмешку над законом. Из четыррнадцати тррупов девушекь они смогли обнаружить лишь шесть, к тому же ни один медик не мог точно сказать, когда они умеррли – до или после изнасилования. Ah, diable, да кому вообще могли быть интерресны эти прровинциальные шлюшки…
– Здесь дама, – укоризненно протянул немец.
– О, да! Как я мог забыть?! Pardon, мадемуазель, надеюсь, вы прростите мне мою несдерржанность? Обида ещё слишкомь свежа в памяти…
Я заскрипел зубами так, что на дёснах выступила кровь. То, о чём они говорили, не могло быть правдой, это немыслимо, потому что это…
Года три-четыре назад все европейские газеты писали о страшном маньяке, «перпиньонском мяснике», как его окрестили газетчики. Молодой человек из хорошей семьи убил и изрезал в лоскуты четырнадцать сельских девушек. Там было море крови…
Когда его взяла полиция, народ дважды штурмовал тюрьму, требуя неминуемой казни негодяя. Потом он бежал из камеры смертников и, как уверяла пресса, утонул в море, пытаясь переплыть на рыбацкой лодке Ла-Манш. Видимо, он всё-таки его переплыл…
– Перпиньонский мясник!
– Прриятно осознавать некоторрую известность, хотя и не вполне мною заслуженную, – вежливо качнул кудряшками француз. – Я не занимался рразделкой трруповь, подобно гррубому мяснику, я творрил искусство!
