Александр Дюма - Инженю
— Благодарю, господин барон, благодарю! Идите отдыхать.
Офицер ушел.
— Подумать только, надо убить двадцать миллионов французов так же, как этих грабителей, чтобы у нас во Франции больше не осталось врагов! — прошептал молодой принц и ненадолго погрузился в глубокое молчание.
Потом, снова обратив внимание на Кристиана, чьи жесты выдавали лихорадочное нетерпение, заметил:
— Как вы бледны, граф Обиньский! И так возбуждены!
— О ваша светлость, мне остается умереть!
— Умереть, тебе? О, бедный мой Кристиан!
— Ваша светлость, вы можете уделить мне минуту внимания?
— Говори же! Говори!
— Хорошо, ваша светлость! В эту минуту Инженю, наверное, уже мертва.
И он торопливо, взволнованно рассказал о чудовищной драме в доме Ревельона.
Принц во время рассказа Кристиана не раз обнаруживал неподдельные интерес и волнение.
— Ну вот, разве я не несчастный? — спросил Кристиан, закончив свое печальное повествование. — Если она умрет, я ее не переживу. Если она выживет, я должен буду вернуть ее отцу, отдать подлецу-мужу, который, после того как он покушался на ее жизнь, скажет, что она принадлежит ему!.. О негодяй! Ваша светлость, не поможете ли вы мне отдать его под суд и расторгнуть этот брак?
Принц задумался; он улыбнулся и, движимый каким-то сердечным, радостным чувством, открыл небольшую шкатулку работы Буля, которую слуга поставил на стол.
Он достал из нее маленький изящный ключ и, продолжая улыбаться, протянул Кристиану.
— Что это? — спросил молодой человек.
— Слушай меня внимательно и не теряй ни секунды, — ответил принц. — Это ключ от твоего счастья!
LX. СЛЕЗЫ ИСКРЕННИЕ И ПРИТВОРНЫЕ
Наверное, читатель, который охватывает взором всю панораму событий, тогда как мы вынуждены следить за нашими героями во всех сложных перипетиях их одиссеи, уже задал себе вопрос, что произошло в тот страшный день с бедным Ретифом де ла Бретоном.
Сейчас мы об этом расскажем, читатель; и, пока Кристиан, обладатель ключа, названного графом д'Артуа ключом от счастья, будет перевозить умирающую Инженю в один из тех домиков, что принц на выбор предложил своему пажу, вернемся обратно и, естественно, встретим на своем пути почтенного романиста.
Во время жуткого разграбления дома Ревельона, которое подняло вверх дном предместье Сент-Антуан, взбудоражило весь Париж, а Версаль повергло в ужас, Ретиф де ла Бретон вел себя подобно терпящим кораблекрушение: в те минуты, когда капитан объявляет экипажу и пассажирам, что через десять минут корабль пойдет ко дну, романист пытался собраться с мыслями и спасти все самое ценное.
Прежде всего — спасти собственную жизнь! Ретиф ею очень дорожил: для него, философа, жизнь представляла собой первооснову всех видов счастья, и поскольку романист питал кое-какие сомнения на счет потустороннего мира, то страстно желал как можно дольше пребывать в этом бренном мире.
Поэтому Ретиф в первую очередь позаботился о себе.
Потом, когда его жизнь оказалась в безопасности, он огляделся вокруг и задумался, что ему еще следует спасать наряду с собственной жизнью.
Первая пришла ему на ум и затронула сердце Инженю, его возлюбленная дочь.
Но Инженю дома не было, следовательно, ей ничто не угрожало.
Потом он подумал о рукописях, то есть о других своих детях, самых дорогих для него после Инженю: нельзя было пренебрегать примером Камоэнса и многих других великих творцов.
Второпях спустившись во двор, чтобы оценить, какая ему там угрожает опасность, Ретиф уверился, что лестница еще держится прочно; затем он снова поднялся на четвертый этаж и поспешил собрать кое-какие бумаги: выглядели они жалко, пламя пощадило их не больше, нежели воды Индийского океана пощадили рукопись «Лузиад».
Он свернул эти бумаги, сунул сверток под мышку и высыпал коробку со шрифтами в свои просторные карманы, которые округлились и сделали короче его сюртук.
Убедившись, что он не оставил в комнате ничего заслуживающего спасения, Ретиф, по примеру Биаса, все свое унес с собой и опять спустился по лестнице во двор, вышел через садовую калитку и бежал, словно вор, боящийся, что его схватят, ибо множество людей начали разворовывать дом Ревельона и его вполне могли бы принять за грабителя; но ум честного романиста возмущался даже при одной мысли, что в его отношении может быть допущена подобная ошибка.
Отойдя подальше от этого пекла, Ретиф, запыхавшийся, растерянный, но со спокойной душой — ведь он спас не только собственные гранки, но и достаточное количество шрифта, чтобы с его помощью набрать новые, — присел на каменную тумбу и бросил взгляд художника на эффектный пожар и картину народной ярости; после чего он резво углубился в соседние улицы, стремясь полностью себя обезопасить.
Ретиф услышал первые выстрелы солдат французской гвардии и не без страха вспомнил перестрелку на Новом мосту.
А что еще оставалось делать добряку Ретифу?
Ему оставалось только ждать.
Какая мысль может прийти дочери, когда она вернется домой или, вернее, не сможет туда вернуться?
Искать отца повсюду, где только можно его найти.
А где его можно будет отыскать?
Заяц всегда возвращается в свою нору. Ретиф, в некоторых отношениях, был из породы зайцев — значит, решил он, дочь станет искать его в старой норе.
Где располагалась эта нора?
В квартирке на улице Бернардинцев.
Вот почему она совершенно естественно всплыла в памяти Ретифа.
Как бы он ни привык за месяц к роскоши и комфорту дома Ревельона, романист не забыл о своих радостях и печалях независимого человека; и те и другие были неразрывно связаны с воспоминаниями об этой бедной квартирке, — вот почему Ретиф, покопавшись в памяти, сразу подумал о ней.
И почти машинально, словно никогда с ней и не расставался, он направился к старому жилищу.
Еще не совсем стемнело, когда он туда добрался. За неимением консьержа — в те времена их еще не было в большинстве парижских домов — один из жильцов спустился вниз на стук молоточка и открыл ему дверь; владелец дома, живший на втором этаже, куда поднялся Ретиф, выслушал не только с любопытством, но и с интересом, рассказ о событиях дня, и, поскольку Ретиф всегда очень аккуратно вносил квартирную плату и съехал из дома, не задолжав никому ни су, владелец пошел навстречу его желаниям и предложил занять его старую квартиру, которая оставалась свободной, на что романист и согласился.
Домовладелец даже сделал больше: поскольку в квартире совершенно не было мебели, он зашел в доверчивости так далеко, что предоставил в распоряжение Ретифу два стула — один для него, другой для его дочери — вплоть до того времени, когда Ретиф с помощью своего книготорговца обзаведется новой обстановкой.
