Дэвид Геммел - Македонский Лев
Кровь текла из его раны в плече, и боль в сломаном бедре была почти непереносимой. И все-таки Левкион пытался встать.
Подняв свой короткий меч, он встал на ноги, перенеся вес тела на левую ногу. Два демона исчезли, но коридор никуда не пропал.
— Я это сделал, — прошептал он. — Я спас ее.
Пять когтей, каждый длиной с меч, пронзили его спину до груди, прорезали его тело, сомкнувшись вместе, и потянули его назад.
Кровь запузырилась в его разорванных легких, и голова его упала вперед.
Демон перекинул тело через кровать, где безвольная рука Левкиона упала на золотой слиток на груди Аристотеля. Камень запылал ярким светом. Новая сила влилась в умирающего воина. Вернув себе меч, он вонзил его в живот демона за его спиной.
Когти еще раз вонзились в его плоть, отрезая ему голову.
Отбросив тело, демон пошатнулся, затем сфокусировал взгляд своих опаловых глаз на неподвижной фигуре Дераи. Слюна закапала с его клыков, и он двинулся вперед.
***Орда демонов заполнила устье ущелья, стоя без движения, их глаза застыли на трехстах воинах в багряных плащах, которые перекрыли им путь к огоньку.
— Почему они ожидают, как думаешь? — спросил Парменион Царя-Меченосца.
— Они ждут Его, — ответил Царь, указав мечом на темное, клубящееся грозовое облако, приближающееся издалека.
— Я никого не вижу.
Царь молчал, а облако приблизилось, пролетая через землю, загрязняя синевато-серое небо. Когда оно стало еще ближе, Парменион увидел, что это не облако, а скорее тьма, гуще, чем он мог когда-либо представить себе. Чудовища разбегались от нее, пытаясь спрятаться за валунами или в ближайших пещерах.
Тьма замедлилась на подходе к ущелью, и тут ветер пронесся по рядам солдат, неся с собой прикосновение ужаса. Все страхи, которые только знал человек, рождались из этого ветра, все первобытные ужасы Тьмы. Строй зашатался. Парменион почувствовал, как его руки трясутся, меч его упал на землю.
— Спартанцы, держаться! — крикнул Царь — голос его был тонким, слоабым и полным страха. Но это по-прежнему был голос Царя, и щиты воинов с лязгом сомкнулись, образовав сплошную стену из бронзы.
Парменион опустился на колено, поднял меч. Во рту у него пересохло, и он вдруг понял, что никто не модет противостоять силе Тьмы.
— Все пропало, — произнес Аристотель, протолкнувшись сквозь строй и беря Пармениона за руку. — Ничто не может противостоять Хаосу в его собственном царстве. Уходим, парень! Я могу вернуть тебя в твое тело!
Парменион стряхнул его руку. — Тогда уходи! — велел он.
— Ты глупец! — прошипел Аристотель, его рука обхватила камень, висевший у него на груди. И в один миг исчез.
Тьма продолжала подлетать к ним, а из облака зазвучал тягучий барабанный ритм, неимоверно громкий, точно управляемый гром.
— Что это за шум? — спросил Парменион дрогнувшим голосом.
— Сердцебиение Хаоса, — ответил Царь-Меченосец.
Однако спартанцы по-прежнему держались стойко.
Демоническая армия собралась воедино и двинулась вперед, наводняя ущелье, а Тьма клубилась прямо за ними.
Живое тепло коснулось спины Пармениона, и он, обернувшись, увидел световой шар, парящий над валуном, увеличивающийся в размерах, окутывающий своим светом скалы, поднимающийся, сверкающий как солнце над ущельем.
Орда споткнулась, прикрывая глаза от яркого света, и Парменион почувствовал, как тяжесть страха покидает его сердце. Пульс Хаоса послышался опять, уже громче, и Тьма заскользила вперед.
Свет и Тьма, смертный ужас и надежда, сошлись вместе в центре ущелья, сливаясь, искривляясь, поднимаясь высоко в небо, скручиваясь в огромную полосатую сферу, из центра которой вылетела молния.
Армия Аида стояла недвижно, все взгляды были обращены к битве, которая разразилась в небе. Поначалу тьма, казалось, поглотила свет, но душа сверкнула вновь, нанося ответный удар, вырываясь, очищаясь с помощью золотых копий, которые осветили своими вспышками ущелье.
Битва смещалась все выше и выше, пока наконец не стали видны только крохотные искры. Потом ничего больше не было видно, за исключением нескончаемой серости неба Аида.
Царь-Меченосец вложил свой клинок в ножны и обернулся к Пармениону.
— Кто дитя? — спросил он пониженным, благоговейным голосом.
— Сын царя Македонии, — ответил Парменион.
— Если бы он был спартанцем. Если бы я мог узнать его в будущем.
— Что происходит? — спросил Парменион, когда армия демонов начала рассеиваться, создания Пустоты спешно покидали ущелье, ища свои вечные пристанища среди теней и мрака.
— Дитя родилось, — проговорил Царь-Меченосец.
— И Темный Бог был побежден?
— Боюсь, нет. Они слились воедино, и останутся вместе, в постоянной борьбе. Но ребенок силен. Он может победить.
— Тогда я проиграл, — прошептал Парменион.
— Поражения нет. Он будет сыном Света и Тьмы. Ему будут нужны друзья, чтобы направлять его, помогать ему, придавать ему сил. И у него будешь ты, Парменион.
Врата в поля Элизиума распахнулись настеж, через проем пролился могущественный солнечный свет. Царь Спарты взял Пармениона за руку. — Жизнь зовет тебя, брат. Вернись к ней.
— Я… я не знаю, как тебя благодарить. Ты дал мне больше, чем я надеялся.
Царь улыбнулся. — Для родственной души и ты сделал бы не меньше, Парменион. Иди. Защищай ребенка. Он рожден, чтобы стать великим.
***Аристотель открыл свои глаза в тот самый момент, когда демон приблизился к Дерае.
— Нет! — прокричал он. Световое копье пронзило грудь существа, отбросив его назад, к дальней стене, кожа его запузырилась, и пламя вырвалось из раны. В считанные мгновения огонь охватил чудовище, и черный дым заполнил комнату.
Маг встал с кровати, меч из золотого света появился в его руке. Быстро переместившись вперед, он прикоснулся клинком к горящему чудищу, и оно тут же исчезло.
Коридор пропал, стены комнаты вновь появились; Аристотель посмотрел на расчлененный труп Левкиона.
— Ты сражался отважно, — прошептал маг, — потому что этот, верно, был не единственным. — Меч растекся в руке Аристотеля, став огненным шаром, который он положил Левкиону на грудь. Все раны на теле зажили, и голова приросла на место. — Для Дераи будет лучше увидеть тебя таким, — сказал Аристотель мертвецу, протянув руку, чтобы закрыть мертвые глаза. Пошарив в сумке, висевшей у него на боку, он достал серебряный обол, который вложил Левкиону в рот. — Для паромщика, — сказал он с теплотой. — Пусть твой путь приведет к свету.
