Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2
Дофина, утешив, как и обещала, свою чтицу, протянула ей руку для поцелуя и вышла.
139. ИГРА СЛОВ Г-НА ДЕ РИШЕЛЬЕ
Как мы видели, герцог де Ришелье отправился в Люсьенну с той стремительностью и решительностью, которые были свойственны бывшему послу в Вене и покорителю Маона.
Весело и непринужденно он, словно юноша, в мгновение ока взбежал на крыльцо, дернул за ухо Самора — как в былые дни, когда они жили в согласии, — и, можно сказать, ворвался в тот самый знаменитый обитый голубым атласом будуар, в котором бедная Лоренца видела г-жу Дюбарри, когда та собиралась на улицу Сен-Клод.
Лежа на диване, графиня отдавала г-ну д'Эгийону распоряжения на утро.
Заслышав шум, оба обернулись и при виде маршала буквально остолбенели.
— Вы, герцог? — воскликнула графиня.
— Вы, дядюшка? — вскричал г-н д'Эгийон.
— Да, это я, сударыня, это я, племянник.
— Вы?
— Я самый, собственной персоной.
— Лучше поздно, чем никогда, — заметила графиня.
— Сударыня, в старости у людей появляются капризы, — парировал маршал.
— Вы хотите сказать, что снова появились в Люсьенне…
— Из большой любви, на которую не действуют даже капризы. Именно так дело и обстоит, вы правильно уловили мою мысль.
— То есть вы вернулись…
— Вот именно, я вернулся, — подтвердил Ришелье, усаживаясь в самом удобном кресле, которое присмотрел с первого взгляда.
— Ну, нет, наверное, тут кроется что-то еще, о чем вы умолчали, — возразила графиня. — Каприз — это совсем на вас не похоже.
— Напрасно, графиня, вы меня в чем-то подозреваете, я стою большего, чем моя слава, и, если уж возвращаюсь, стало быть…
— Стало быть?.. — подхватила графиня.
— Стало быть, делаю это по велению сердца.
Г-н д'Эгийон и графиня расхохотались.
— Какое счастье, что мы тоже не совсем дураки и поэтому можем оценить всю остроту вашего ума, — заметила графиня.
— Что вы имеете в виду?
— Да я клянусь вам, что какой-нибудь глупец ни за что не понял бы причины вашего возвращения и безуспешно доискивался бы ее где угодно, только не там, где надо. Нет, ей-богу, дорогой герцог, ваши уходы и возвращения просто бесподобны, и даже Моле[120] лишь провинциальный фигляр по сравнению с вами.
— Значит, вы не верите, что меня привело сюда сердце? — воскликнул Ришелье. — Осторожней, графиня, я могу составить о вас превратное мнение. А вы, племянник, не смейтесь, не то я нареку вас Петром, но ничего на сем камне не построю[121].
— Даже министерства? — осведомилась графиня и снова от всего сердца расхохоталась.
— Бейте меня, бейте, — с напускным смирением откликнулся Ришелье, — сдачи я вам не дам: я уже слишком стар и не могу себя защитить. Издевайтесь, графиня, это развлечение теперь не опасно.
— Напротив, графиня, соблюдайте осторожность, — вмешался д’Эгийон. — Если дядюшка еще раз упомянет о своей слабости, мы пропали. Нет, герцог, бить вас мы не станем: при всей вашей беззащитности — подлинной или мнимой — вы дадите сдачи, да еще как! Нет, мы в самом деле очень рады вашему возвращению.
— О да, — дурачась, продолжала графиня, — и в честь этого стоило бы устроить потешные огни. Но знаете, герцог…
— Ничего я не знаю, — с детской наивностью отвечал Ришелье.
— Так вот, во время фейерверка от искры обязательно обгорает чей-нибудь парик, а кое-кто и без шляпы остается.
Герцог потрогал рукою парик и бросил взгляд на свою шляпу.
— Вот-вот, — подтвердила г-жа Дюбарри. — Однако вы вернулись, это хорошо. А мне, господин д'Эгийон может это подтвердить, безумно весело, и знаете почему?
— Графиня, графиня, вы снова хотите сказать мне какую-то колкость?
— Да, но это будет уже последняя.
— Ладно, говорите.
— Мне весело, маршал, потому что ваше возвращение предвещает хорошую погоду.
Ришелье поклонился.
— Да, — продолжала графиня, — вы похожи на тех поэтических птичек, что предвещают затишье. Как они называются, господин д'Эгийон, вы ведь у нас поэт?
— Зимородки, сударыня.
— Вот именно! Ах, маршал, надеюсь, вы не сердитесь, что я сравнила вас с птицами, у которых такое милое имя.
— Не сержусь, сударыня, — ответил Ришелье, скорчив гримасу, означавшую, что он удовлетворен, а это в свою очередь сулило очередную гадость с его стороны, — я не сержусь, тем более что сравнение верное.
— Вот видите!
— Да, я привез хорошие, превосходные новости.
— Ого! — заметила графиня.
— Какие же? — осведомился д'Эгийон.
— Бог мой, ну зачем вы так спешите, дайте маршалу подготовиться, — бросила г-жа Дюбарри.
— Бес меня так и подзуживает, и я должен сообщить их прямо сейчас; мои новости вполне созрели и даже уже, пожалуй, перестоялись.
— Если вы, маршал, привезли нам какое-нибудь старье…
— Ну это уже ваше дело: хотите берите, хотите — нет.
— Ладно, так уж и быть, говорите.
— Похоже, графиня, что король попал в западню.
— В западню?
— Да, окончательно и бесповоротно.
— В какую западню?
— В ту, что вы ему расставили.
— Я расставила западню королю? — удивилась графиня.
— Силы небесные! Вам ли не знать об этом?
— Честное слово, не знаю.
— Не очень-то красиво с вашей стороны, графиня, вводить меня в заблуждение.
— Да ничего подобного, маршал. Объяснитесь же, умоляю вас.
— Да, дядюшка, объяснитесь, — поддержал д'Эгийон, который за двусмысленной улыбкой маршала почуял какую-то пакость. — Графиня в нетерпении.
— Старый герцог повернулся к племяннику.
— Если графиня не посвятила вас в свои планы, милый д'Эгийон, видит Бог, это очень странно. Но в таком случае дело обстоит гораздо серьезнее, нежели я предполагал.
— Посвятила? Меня, дядюшка?
— Посвятила герцога?
— А кого же другого? Послушайте-ка, давайте откровенно: разве наш несчастный герцог д'Эгийон, сыгравший такую важную роль, не участвует в вашем маленьком заговоре против его величества?
Г-жа Дюбарри вспыхнула. Было еще так рано, что она не успела ни нарумяниться, ни приклеить мушки, поэтому еще могла краснеть.
Однако это было опасно.
— Вы оба от удивления так широко распахнули свои красивые глаза, что мне придется рассказать вам о ваших же делах.
— Расскажите, расскажите, — в один голос попросили герцог и графиня.
— Благодаря своей необыкновенной проницательности король все понял и испугался.
— Да что же он понял? — спросила графиня. — Ей-богу, маршал, я сгораю от любопытства.
