Владислав Хапров - Ватажники атамана Галани
Я увидел, как несколько парней повисли на Пантелее, пытаясь свалить его, но он раскидал их словно медведь шавок. Кашевар Ивашка, раскачиваясь часовым маятником, врубился в толпу местных, которые валились от его свирепых ударов направо и налево.
Те из казанских, кто ещё мог держаться на ногах бросились наутёк дворами и огородами. Бурлаки устремились в погоню. Кого настигали — били ногами до полусмерти. Случайных прохожих, не принимавших участие в драке, тоже не жалели. А некоторые из наших, под шумок, врывались в дома, и уносили оттуда всё ценное.
Городская стража бездействовала, так как, даже если бы возникло желание, справиться с такой оравой распалённых дракой бурлаков она была не в силах.
В городе наглухо запирали все ворота и лавки, жизнь на улицах замерла.
Открытыми остались лишь двери трактиров, куда мы и направились после окончательного разгрома казанских. Особенно славился среди бурлаков трактир «Медведь». Звался он так потому, что у его дверей стояла вытесанная из дубового ствола фигура медведя в человеческий рост.
В самом трактире меня удивили выдраенные до блеска дощатые полы, вместо обычных земляных. Вдоль просторной полутёмной комнаты стояли длинные столы, сколоченные из молодых берёзок. Между ними сновали юркие мальчишки, расставляя глиняные плошки и оловянные кружки для пива.
Рассевшись за столы, бурлаки принялись стучать ложками и требовать рыбной похлёбки.
— Рыбная похлёбка здесь особенно хороша, — сказал мне Ивашка, облизываясь и присоединяя требовательный голос своей ложки к остальным.
Внесли большой котёл, из которого исходил чудесный запах. Мальчишки быстро наполнили миски, а затем налили в кружки пива.
Рыбная похлёбка была сварена из белуги, с добавлением каких то приправ и заморского овоща картофеля. В Питербурхе чтобы полакомиться белугой мне бы понадобилось копить пол года, а здесь она стоила сущие гроши. Воистину благословенный край, где даже ленивый не останется голодным, а трудолюбивый будет иметь стол не хуже княжеского.
После ужина столы растащили по углам, освобождая место для плясок. Пиво сменила водка, которую бурлаки пили в немереных количествах, не морщась и не закусывая. Трактир наполнился весёлыми девицами, в сопровождении «котов». На один из столов забрался карлик с кривыми ножками и непропорционально большой головой.
— Это Еремейка, — шепнул мне Пантелей. — Лучший балалаечник и балагур на всей Волге. Сам песни и частушки сочиняет, сам же их и поёт.
Карлик взял в руки старенькую балалайку, его руки бойко забегали по струнам, он запел.
Собирался казак на войну,Гоп, гоп!Взял коня своего под узду,Гоп, гоп!Сабельку булатную надел,И как водиться в народе, выпил и поел.
Двое цыган вывели на середину ручного медведя.
— Ванька, пляши, — скомандовал один из них.
Медведь принялся испугано семенить лапами. Мужики покатились со смеху.
Ах, казак, ты иди на войну,Там в Крыму найдёшь красавицу жену.Ведь каждому татарину — барину,Триста девок в жёны дарено,Украдёшь одну, он и не заметит.
Собирался казак на войну,Гоп, гоп!Взял коня своего под узду,Гоп, гоп!Сабельку булатную надел,И как водиться в народе, выпил и поел.
Ах, казак, ты иди воевать,На конях будешь резвых скакать.Ведь каждому татарину — барину,Табунов без счёта дарено,Украдёшь один, он и не заметит.
Теперь цыган вручил медведю в лапы палку, которой грубо придали ножом очертания ружья, и водрузил на голову солдатскую треуголку. Раздалась команда:
— На плечо!
Медведь не хуже заправского вояки вскинул на плечо своё «ружьё».
— Налево! Шагом марш!
Медведь принялся неуклюже маршировать по трактиру.
Восторгам публики не было предела. Медведь обошёл зрителей с шапкой, куда бурлаки накидали медяков.
А Еремейка продолжал петь:
Собирался казак на войну,Гоп, гоп!Взял коня своего под узду,Гоп, гоп!Сабельку булатную надел,И как водиться в народе, выпил и поел.
Ах, казак ты иди на войну,До отказа наполнишь мошну.Ведь у каждого татарина — барина,Серебром изба завалена,Украдёшь чуть-чуть, он и не заметит.
Бурлаки вошли в раж. Водка ударила им в голову. Вскоре каждый из них был готов отдать трактирщику последние портки. Я старался благоразумно избегать излишеств в выпивке. Забился в угол, и не принимал участие во всеобщем веселье.
Настала очередь плясок. «Маруськи» выстроились в ряд, снова заиграла балалайка, и они ринулись в центр круга, задирая выше колен подолы сарафанов.
Мужики тут же сорвались с мест и присоединились к ним. В пляске договаривались о цене, платили «коту» и удалялись. Я же на девиц только глазел. Сам плясать не шёл, потому что не умел. Как-то раз я был приглашён на ассамблею. Одна милая девушка вызвалась научить меня заморскому танцу, но я был вынужден с позором ретироваться, после того, как отдавил ей обе ноги.
Я загляделся на одну «маруську» стройную как молодая берёзка, огненно-рыжую. Она плясала, получая наслаждение от самой пляски, ловко укорачиваясь от похотливых лап бурлаков, тянувшихся к ней со всех сторон. Перехватив мой взгляд, она тут же оказалась рядом.
— Чего смотришь как девка-недотрога. Я же не дева Мария с иконы. Я живая, горячая, страстная. На меня не смотреть, меня любить надо. Хочешь меня любить?
Я кивнул.
— А у тебя деньги есть?
Я снова кивнул.
— Тогда заплати пятак вон тому хмырю, что стоит у двери и пошли наверх.
Мы поднялись по крутой скрипучей лестнице. Здесь было множество каморок, разделённых дощатыми перегородками. Из-за занавесок, заменявших двери, раздавались блаженные вздохи, перемежевавшиеся с матерщиной и грохотом пьяных драк.
Я спросил свою спутницу:
— Тебя как звать то?
— Дуняха, — ответила огневолосая барышня и проскользнула за занавески одной из каморок. Единственной мебелью здесь были кровать и стол на котором тускло мерцала свеча. Дуняха лёгким движением скинула сарафан, рубаху и осталась стоять обнажённая. У меня перехватило дух. Моя слабая греховная плоть возжелала её больше всего на свете. Я открыл рот, чтобы сказать…
И тут меня что-то сильно ударило по голове.
Очнулся я уже в лодке, связанный по рукам и ногам. Первое что увидел, была луна, первое, что почувствовал — дикую головную боль и лёгкий ветерок, дувший на реке. На вёслах сидел Фрол, а рядом со мной Измайлов и Жигарев. Только на этот раз они были одеты не в офицерские мундиры, а как посадские мастеровые люди. Причём на Измайлове был мой кафтан, почти новый, пошитый три месяца назад. Сапоги же остались на мне, наверное, выглядели они настолько прискорбно, что татей не заинтересовали.
