Шарлотта Юнг - Пленный лев
И передав брату перчатку, наполненную золотом, он высыпал в толпу все, что было в другой. Народ восторженными криками принял такую щедрость. Таким образом приехали они на площадь, обставленную с торжественностью, подобающей рекрутскому набору. На каждом углу стоял рыцарь в железных латах.
– Это что? Мало что ли вам сражений и без этих парадов?
– Дело не в параде, монсеньор, – ответил бургомистр сконфуженно, – а в решении судьбы двух почтенных йоркширских рыцарей, желающих в вашем присутствии решить свою ссору единоборством.
– Двух почтенных безумцев! – пробормотал Генрих, и, возвысив голос, сказал: – Подойдите, господа, объясните мне вашу ссору!
Ссорящимися были два здоровенных йоркширца, природное лукавство которых было до того скрыто под грубостью их манер, что они с трудом могли прилично держать себя в присутствии короля.
– Не богоугодно ли будет вам выслушать меня, Христофора Китсона из Барробриджа, – сказал первый. – Я готов своим оружием подтвердить, что я честный человек, и доказать этому негодяю, что лошадь, посланная мной после смерти моего отца лорду архиепископу была невредима, и что нога ее вовсе не была сломана в колене, как утверждает этот клеветник Эйзинворд.
– Я же, честный Уильям Тректон из Эйзинворда, готов подтвердить своим оружием, что лошадь, посланная лорду архиепископу, была просто кляча.
– И вот мы явились сюда, – продолжал Китсон, словно повторяя урок, – чтобы стрелами ли, саблями ли или мечами решить в вашем присутствии эту ссору, которая длится уже девять лет.
– Разбить голову человеку, чтобы доказать невредимость лошади! – насмешливо воскликнул Генрих.
– Разрешаете ли вы нам бороться, монсеньор? – спросил Китсон.
– Да, разрешаю! – ответил Генрих, но, увидев, что противники уже сели на своих здоровенных коней и готовятся вступить в бой, он прибавил: – Разрешаю только с тем условием, что победитель будет немедленно повешен, как убийца!
Противники остановились, и бургомистр, подойдя к Генриху, начал приводить всевозможные доводы, ссылаясь на суд Божий, на обычай, и утверждая, что таких решений еще никогда не бывало.
– А я говорю, – продолжал Генрих, бросая огненные взгляды, – что решать всякие дрязги борьбой на жизнь и на смерть – противозаконно! Это – злоупотребление святым именем Бога, да и жизнью человека тоже! Господь даровал нам жизнь для более высоких целей, а не для того, чтобы мы рисковали ею по своему капризу. Ну, да я сумею положить конец всему этому! Так как вы, господа, не можете доказать свою правоту над лошадью, которая теперь или издохла, или же настолько стара, что ни к чему не годится, то лучше всего протяните друг другу руку примирения, а если вам уж непременно хочется пролить свою кровь, то через месяц приходите ко мне во Францию – там всю ярость свою можете излить или на французе или на шотландце.
– Но, монсеньор, – начал снова Китсон, – миссис Агнесса из Митчела обещала выйти замуж за того, кто одержит победу. Кому же теперь она достанется?
– В таком случае, – ответил король, – на мне будет лежать решение ее выбора. – – Я отправлю к ней с титулом рыцаря того из вас, кто храбрее будет бороться против французов, – в этом будет больше смысла, чем девятилетняя ссора из-за старой скотины!
Затем Генрих сошел с коня, взял под руку сэра Джемса и, сделав знак брату и Малькольму следовать за ним, направился к городской ратуше, где ему был приготовлен роскошный обед. Малькольм чуть не потерял рассудка от изумления, когда узнал что этот добродушный Генрих, с которым он так дружелюбно разговаривал, был Генрих де Монмут, король английский, а его благодетель – странствующий рыцарь, родство с которым он отвергал с пренебрежением, был никто иной, как сам король Джемс или Яков Шотландский!
ГЛАВА IV
Известия из Божэ
Наконец Малькольм все понял. В зале его встретил Нигель и просил подождать возвращения сэра Джемса, занятого тайным разговором с Генрихом. Здесь-то все было ему объяснено, но с лаконичной краткостью, которую мы постараемся избежать в настоящем рассказе.
Сквайр Нигель, иначе сэр Нигель Берд, барон Бердсберийский, был никто иной, как тот самый дворянин, кому несчастный король Роберт II поручил своего юного четырнадцатилетнего сына Джемса, посланного во Францию под предлогом окончания образования, а в сущности для того, чтоб избавить его от грустной участи, постигшей его брата, герцога Ротсея.
Во время пути взятый в плен англичанами, наследник шотландского престола был слишком важной добычей, чтобы ловкий Генрих IV мог его выпустить из рук. Он засадил юного Джемса в Виндзорскую крепость вместе с Эдмундом Мортимером, графом Марчским, под бдительным надзором принца Валлийского, только несколькими годами старше их. Как ни беззаконно было это заключение, оно не влекло за собой излишней строгости: молодые люди пользовались свободой настолько, насколько требовал их возраст; образование они получали самое тщательное. Кроме того, они воспитывались с четырьмя сыновьями английского монарха, с которыми сошлись самым дружеским образом.
Многие частные обстоятельства повлияли на крепость этой дружбы. С тех пор, как различные сомнения стали тревожить беспокойный ум Генриха Ланкастерского, порождая невероятные подозрения и ревность, жизнь его старшего сына сделалась невыносимой, что очень сблизило его с царственным узником, тем более, что положение их имело много общего.
Юный Генрих, одаренный необыкновенно открытой, чувствительной и любящей натурой, был нежно привязан к кроткому и симпатичному Ричарду II, и трагическая смерть его сильно поколебала в нем доверие к отцу.
Король под влиянием своей новой жены, – женщины скупой и подозрительной, – отдалял, насколько возможно, от себя старшего сына, посылая его большей частью на границу герцогства Валлийского, где тот изучал военное искусство под руководством Годспура и Олдкастля.
Когда же отец с сыном вновь свиделись, то благородная и горделивая осанка Генриха и удивительные его способности увеличили боязнь подозрительного и ревнивого короля. С тех пор король чувствовал себя в безопасности только при следующих условиях: насколько возможно унижал он молодого человека, отказывая ему даже в необходимых средствах и препятствуя получить какое бы то ни было влияние. Такова была мелочная и узкая политика Генриха IV. Переходя от раздражения к мечтательности, юноша все более и более чувствовал над собой гнет несправедливости, и с нетерпением ждал времени, когда ему можно будет принять деятельное участие в делах. Любимой мечтой его было восстановить пленного Джемса на престоле и вместе с ним приняться за преобразование человечества. Что же касается Джемса, то он со всем рвением предавался наукам, а в часы досуга занимался поэзией, вдохновляемой ему леди Бофор, прелестной дочерью графа Сомерсетского, брата короля, в то время, как Генрих, со своей стороны, продолжал восторгаться Изабеллой Французской, молодой вдовой короля Ричарда. Хотя страсть эта и не была взаимна, все же Изабелла имела благотворное влияние на всю его жизнь. Когда же она была возвращена во Францию, то Генрих перенес свою любовь на ее сестру Екатерину, и наделил ее в своем воображении всеми качествами и прелестями, которые предполагал у ее старшей сестры.
