Алексей Сергеев - Стерегущий

Верно, я не моряк, но и Норденшельд и Нансен не были моряками… А вы говорите «суперкве сатис»!

— Ну и отчитали же вы меня, Дмитрий Иванович, — с некоторой натугой в голосе произнес Верещагин, отводя глаза от Менделеева, вызывающе смотревшего на него. — Но я ведь всего еще не сказал. Вы к слову придрались.

Макаров слушал обоих и молчал. Все, что говорилось его друзьями, он воспринимал остро и проникновенно.

Менделеев вставил в сильно обкуренный мундштучок из слоновой кости папиросу, закурил и продолжал, не глядя на Верещагина:

— Вовсе не придрался. Последнее время вы совсем развинтились и кисть из рук выпустили. Что, хвалить вас за это? Старая гвардия умирает на отведенном ей месте, но не сдается…

Морской путь от мурманских берегов в Берингов пролив — это не только моя заветная мысль, но и Степана Осиповича Макарова. Ссориться с ним за приоритет, надеюсь, не будем. Завоевание Ледовитого океана имеет не только научное и военное значение. Около тех льдов немало и золота и всякого иного добра.

Менделеев сделал глубокую затяжку. Воспользовавшись ею, Попов сказал:

— Дмитрий Иванович человек, влюбленный в горизонты, как бы далеки они от него ни были.

Поспешно отведя от себя мундштук с папиросой и отмахивая рукой дым, Менделеев живо отозвался:

— Что ж? Это не плохое дело — приближать к себе все прекрасное и далекое. Кстати, в каком положении находится ваш беспроволочный телеграф?

Вопрос Менделеева привел Попова в большое волнение. Левая щека его слегка задрожала, лицо покрылось ярким румянцем. Вся его жизнь, устремленная к одной цели, предстала вдруг перед ним в мрачном освещении: постоянная занятость, нужда, интриги завистников… и никакой поддержки от государства.

— Что же о нем говорить! — вздохнул он. — Чиновники из морского ведомства утверждают, что идеи беспроволочной связи давно уже предвосхищены заграничной наукой.

Попов виновато улыбнулся и, переводя глаза на окружающих, встретил их сочувственные, понимающие взгляды.

Глядя на него в упор, Чернов, пожилой человек в форме артиллерийского генерала, сказал тихо:

— Александр Степанович, дорогой!.. Быть может, мне удастся сосватать ваше открытие с артиллерийским ведомством. Мне кажется, что его содействие будет более ощутимо, чем призрачное внимание Адмиралтейства.

Попов хорошо знал труды генерала, но с самим Черновым ему довелось говорить впервые. В судьбе Чернова и своей он находил много общего. Двадцативосьмилетним инженером Чернов оказал ценные услуги военному ведомству в деле развития отечественной металлургии и металлообработки. Он установил особые критические точки, характеризующиеся внутренними превращениями в стали при нагревании, известные под названием «точек Чернова». Практическое значение черновского открытия было исключительно велико и впоследствии получило мировое признание. Но в момент его опубликования идеи Чернова были встречены недоверчиво, даже враждебно. Однако это не смутило тогда еще молодого инженера.

— Ваше превосходительство, — сказал Попов. — Сейчас в Кронштадте стоит первая в мире мачта, через которую я передаю сигналы кораблям, находящимся на Кронштадтском рейде. Правда, все это лишь робкие опыты, а не решение проблемы в целом, но если бы морское ведомство не ограничивало мои работы весьма узкими рамками деятельности, масштабы применения моего изобретения могли бы стать мировыми.

— Мужайтесь, дорогой мой, — сочувственно кивнул ему Чернов. — Путь, который вы сейчас проходите, путь общий для всех изобретателей и ученых в России, начиная с Михайлы Ломоносова. Я тоже шел по этой Владимирке энтузиастов и мучеников науки.

Попов понимающе улыбнулся. Теперь о том, что мешало ему работать и мучило его, он стал говорить иронически, слегка подшучивая над собой.

Макаров слушал Попова, принимая каждое его слово близко к сердцу. Разве не встречал он сам в морском министерстве такое же равнодушное отношение к своим проектам, как и Попов? Внезапно озлобясь на тупость и косность великого князя и его министерских ставленников, он едко бросил:

— К сожалению, действительно, надо признать, что под адмиралтейской иглой засели и плотно сидят умственные паралитики. Но вы, Александр Степанович, не отчаивайтесь. Припомните, что ваше изобретение уже сыграло огромную роль, когда помогло спасти рыбаков с оторвавшейся льдины, облегчить положение «Апраксина». Ведь это же факты, а сила фактов вообще такова, что они пробивают путь даже сквозь толщу невежества. Продолжайте, дорогой, ваши работы. Изучайте природу открытых вами искр. Экспериментируйте, аргументируйте, совершенствуйте ваши расчеты, и, уверяю вас, вы будете признаны не только всем миром, но даже и морским министерством, — закончил Макаров, уже смеясь.

— Дело вовсе не в теоретических аргументах и практических расчетах, — суховато возразил Верещагин, — а в привлечении к ответственности лиц, пренебрегающих интересами страны.

— Ну вот, мы с вами и до ответственного министерства договорились, — улыбнулся Менделеев, разглаживая свою бороду. — Удивительная вещь: стоит только заговорить о чем-нибудь жизненно-существенном, как обязательно договоришься до ниспровержения основ.

Осторожный стук в дверь прекратил их разговор.

— Войдите, — крикнул Верещагин.

Вошли два лакея. Ловко и быстро принялись сервировать стол.

— Чайку попьем по-московски, — объявил Верещагин. — Смерть люблю китайским чайком на родине побаловаться. Прошу, господа, прошу, — пригласил Верещагин к столу с большим кипящим самоваром. Между вазами с вареньем, пирожными и конфетами были расставлены тарелки с бутербродами, графины с ромом и красным вином.

Менделеев медленно опустился в удобное и глубокое кресло. Принимая от Верещагина стакан чаю, он сказал, обращаясь к Попову:

— Да, голубчик, рук опускать не стоит. Ваше открытие потрясло весь культурный мир. Как бы ни было тяжело вам добиваться признания, но ведь дело уже сделано.

— Спасибо на добром слове, дорогой Дмитрий Иванович.

Верещагин торопливо подвинул Попову графин.

— Александр Степанович, рому, рому в китайца.

— Спасибо, возьму, — поблагодарил тот, подливая в чай душистый крепкий напиток, — Кстати, Василий Васильевич, что вы сейчас предполагаете делать? Наверное, опять из России куда-нибудь за сюжетами подадитесь? Вы ведь вечный путешественник.

— Не скрою, угадали. Путешествия — это лучший способ образования. Особенно для художника. После пейзажей и бытовых зарисовок, сделанных мною недавно в Японии, мне хочется дать ряд картин из недавних ее войн с Китаем и Кореей. Пусть все увидят, что сделали японцы в тысяча восемьсот девяносто пятом году, взяв штурмом китайский Порт-Артур. Пусть запомнят подвешенных за ребра на крюки мирных китайских кули и крестьян, привязанных к стволам деревьев, замученных женщин с детьми, возле которых стоят самураи с дымящимися от крови мечами… Хочется мне яркими красками изобразить подобные «подвиги» японцев и в Корее. Например, убийство корейской императрицы, изрубленной на куски японскими солдатами, ворвавшимися ночью в ее спальню. Представьте себе низенькие, восточные комнаты, озаренные пламенем факелов, сверканье в их свете сабельных клинков, кровавые шрамы на обнаженном теле застигнутой во время сна женщины. Да, да, мне хочется, чтобы мир содрогнулся, увидев, во что выливаются столкновения народов, решивших, что им нельзя вместе дышать одним воздухом, если один из них не будет порабощен другим, более сильным. Тысячи образов встают у меня перед глазами, и все они просятся на полотна.