Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ
– Армия начинается с сержанта и выше, мой лейтенант, все остальные – «чертовы рекруты». Кому в здравом рассудке это понравится: сидишь себе спокойно дома, и вдруг на тебе – являются какие-то вооруженные до зубов люди и уводят тебя с собой под тем предлогом, что ты обязан послужить королю. Моему деду пришлось служить четверым, в том числе одному мавру. Что это за армия, которая заставляет тебя сражаться с собственными соотечественниками?
– Да такая, что действует по прихоти политиков: известно же, что им переметнуться на другую сторону – все равно что рубашку переменить… – Раненый сделал выразительный жест рукой: мол, разговор затеян не ко времени, – и действительно это было так. – Что ты думаешь об островитянах? – поинтересовался он.
– Хорошие люди, порядком отстали от нас, но никому не способны причинить вреда. В конце концов, у них есть ячмень, фрукты, скот и рыба, они вполне могут в ус себе не дуть. Поэтому не вижу причины, по которой они стали бы усложнять себе жизнь, портя кому-то кровь. Это как раз то, чего я всегда желал: жить с Маримир.
– Кто такая Маримир? Невеста из твоей деревни? Собеседник не смог удержаться и хмыкнул, довольный, что офицер попался на его нехитрую удочку.
– Это не моя невеста… – объяснил он. – Море-и-мир – это то, что есть здесь: море, в которое можно окунуться, и мирная жизнь, когда никто не будит тебя в шесть утра, чтобы послать чистить уборные. Думаю, если бы я встретил такую невесту, как Гарса, я был бы не прочь навсегда остаться в этом уголке мира.
– Гарса мне не невеста… – поспешно поправил его командир. – Она всего лишь за мной ухаживает.
– Да ладно вам, лейтенант, не считайте меня глупее, чем я есть! – бросил ему подчиненный, явно забывшись. – Даже козы заметили, что вы без ума друг от друга, и, по-моему, это здорово, потому как если верить брату Бернардино и наша задача – приобщить туземцев к вере и культуре, то лучше уж добиться этого лаской, нежели таской.
– В этом ты совершенно прав, что я еще могу тебе сказать… – вынужден был признать его собеседник.
– Спасибо и на том. Я лишь бедный, темный невежда, а все же понимаю, что если нам предстоит стать с островитянами единым народом, то мы просто обязаны как можно скорее вступить в связь с их женщинами.
– Эк куда тебя занесло!
– Вовсе нет: ведь пройдет еще несколько лет, прежде чем сюда прибудут наши женщины, а так как вдобавок они имеют обыкновение чертовски ломаться, то не скоро сойдутся с теми, кого считают дикарями.
– Если подумать, здесь ты снова прав.
– Плохо то, что я знаю своих товарищей по оружию, и кое-кто из них – отпетые негодяи.
– Например?..
– Не тяните меня за язык, лейтенант, не тяните меня за язык: что-то мне подсказывает, что путь предстоит долгий – успеем еще разобраться, кто чего стоит в этой истории.
Гонсало Баэса с сомнением взглянул на него и, нахмурив брови, сжал зубы, потому что в этот самый момент лодыжку пронзила боль. Он подождал, когда она утихнет, и только тогда спросил:
– Вероятно, тебе известно нечто такое, чего я не знаю?
– В казарме, если кто-то не знает того, что знают остальные, ему приходится туго, а если знает и рассказывает не ко времени, еще хуже… – последовал циничный ответ. – Сейчас важно вылечить вашу ногу, потому что, как я понял, нам приказано начертить карту острова, и неважно, сколько времени для этого понадобится… Разве не так?
– Так… – согласился раненый, словно вдруг осознал, какая перед ним на самом деле стоит задача. – И раз уж ты об этом напомнил, надо бы мне начать работать, пока не забылись подробности. Принеси-ка мои рисовальные принадлежности, и пусть Амансио поможет тебе соорудить для меня стол в тени вон тех деревьев.
5
– Казалось бы, что тут такого: сел рисовать берега острова, его утесы, пляжи, пещеры, хижины и их обитателей, – тем не менее столь незначительное событие может полностью изменить судьбу человека и смысл всей его жизни.
Они только что расположились в бело-зеленой беседке, куда монсеньор Касорла предусмотрительно захватил бутылку вишневой настойки и рюмку, и, едва смочив губы (было очевидно, что на самом деле ему больше нравится сладкий вкус напитка, а не крепость), он шутливо заметил:
– Я пойму, если ты мне это растолкуешь, или же ты гений живописи, что каким-то образом прошло мимо меня.
– Да тут и не требовалось быть гением. Люди, не знакомые с краской и бумагой, пришли в изумление, когда я вдруг изобразил свинью, дельфина, осьминога или когда из-под моей руки появлялось лицо ребенка, которое иногда – уверяю тебя, что лишь иногда! – имело некоторое сходство с оригиналом.
– Это можно понять, – вынужден был признать арагонец уже другим тоном. – Мы, как правило, не осознаем, какую ценность могут иметь такие простые вещи, как клочок бумаги или чернила, необходимые для того, чтобы отправить послание, пока они нам не потребуются. Возможность общаться посредством рисунка или письма считается – и, по моему скромному разумению, совершенно справедливо – одним из наиглавнейших достижений в процессе эволюции человека.
– Я как будто открыл дверь, отделявшую мой мир от мира Гарсы. Главным образом благодаря тому, что она почти с первого момента проявила редкую способность – куда уж мне до нее – передать несколькими штрихами то, что чувствовала или хотела… – Гонсало Баэса вынул из нагрудного кармана старый кожаный бумажник, а из него – небольшой пожелтевший клочок бумаги, который, сразу было видно, он разворачивал и складывал уже тысячи раз, и при этом сказал, словно речь шла о постыдном секрете: – Вот таким она меня видела…
Его старого друга пробила легкая дрожь, природы которой он не понял, и, чрезвычайно бережно взяв в руки драгоценную реликвию, он обратил внимание на то, с какой любовью был выполнен портрет гордого юноши, лицо которого словно лучилось счастьем.
– Ей бы хорошего учителя и немного практики – и она могла бы стать великой художницей, – совершенно искренне согласился собеседник. – Хотя я считаю, что она рисовала не столько твое лицо, сколько твои чувства.
– Это заметно, правда? – отозвался генерал, вкладывая лист в бумажник. – Она как раз сообщила мне, что беременна, – вот откуда моя радость, которая сочится из всех пор. Я часто представлял себе, что этот ребенок, зачатый на первом берегу, оказавшемся на пути у волн, которые пересекли океан, придя неизвестно откуда, явится первенцем новой расы и унаследует достоинства обеих наших. А мы, его родители, позаботимся о том, чтобы ему не передались недостатки ни той, ни другой… – Он сделал короткую паузу, устремил взгляд на заснеженную вершину вулкана, которая уже начала облачаться в наряд из вечерних облаков, и с горькой усмешкой добавил: – Глупая мечта, которой никогда не суждено осуществиться.
