Николай Энгельгардт - Граф Феникс
Он отбросил за кресло край своей длинной мантии, оправил цепь с круглым зеркалом на груди, причем посмотрел в зеркало, затем простер руку, горевшую перстнями, и изобразил знак высшей магической власти, который заставил всех преклонить головы.
– Почтеннейшие братья! – заговорил Калиостро. – Уже одно благоговение к сему святилищу всякого принудило бы или хранить в нем молчание, или изрекать истину! Но если сказанное мною окажется для вас трудно постижимым и невероятным, то причиной тому слабость зрения, не выносящая яркого света, заблудшее состояние даже стоящих у врат мудрости, бессилие слова человеческого поведать необъяснимое. Вот почему вынуждены мы прибегать к символам и иероглифам. Однако я не среди непосвященных! Вы знаете, сколь величественно наше искусство и сколь далеко простирается. Вы знаете, что масон, обладающий таинством великого дела, имеет дар излечивать все болезни тела и жить несколько сот лет по примеру древних! Обладает он и способностью производить богатства, превосходящие сокровища всего мира, имеет возможность беседовать с ангелами, в силе остановить солнце с Иисусом Навином и с Илиею отверзать и затворять небо! Знаете вы также, что истинное масонство открылось еще в раю, но неумеренное праотца нашего вожделение, выпустив страшное из твердых запоров зло, дало ему волю неистовствовать в телесном веществе! Тогда первобытное таинство сокрылось. Однако в избранных душах оно сохранилось и, переходя от мудреца к мудрецу на год, и месяц, и день, и час, не нарушено! И ныне я истину пред вами свидетельствую, что уже близко у порога откровение святыни и преображение мира! С тем я и прибыл на север, что именно здесь благоволит воссиять свет над главою Великой Жены в ясном блеске! Именно здесь откроется мать созвездий, родоначальница времени, праматерь мира! Итак, выходите, выходите за врата, посвященные, со светильниками в руках, выходите, чтобы светом земного огня почтить высшую госпожу небесных созвездий!
Граф Калиостро на минуту умолк. И все хранили молчание, одурманенные потоком темных слов визитера. – Не будете ли столь добры, граф, – с приятной улыбкой сказал Елагин, – не будете ли добры от иероглифического языка перейти к общедоступному и, согласно статуту капитула, объяснить точно, откуда и с какой целью прибыли к нам, и какую, собственно, роль в нашем святилище хотите на себя взять.
Насколько восхищала главного директора зрелищ красота женщины, настолько неприятное впечатление производил на него сам посланник Великого Кофта. По манерам, приемам, словам и костюму Калиостро казался Елагину самым вульгарным шарлатаном. Своим последним словам Елагин придал явно иронический тон и окинул визитера с ног до головы пренебрежительным взглядом.
Но Калиостро даже не смотрел на наместного мастера. Взор его блуждал в высотах.
– Какова цель нашего прибытия? – повторил он вопрос Елагина. – Сие слово от стрельбы взято и к работам каменщиков неприлично в употреблении. Какую роль хотим мы взять на себя?
Тут вдруг синеватые губы Калиостро расплылись в улыбке, и глаза, выглянув из-под круглых бровей, словно мыши, шмыгнули по сторонам и опять вознеслись кверху.
– Какую роль? В нас нет ничего театрального, – с явной насмешкой выговорил Калиостро на своем грубом южно-французском наречии.
Члены капитула зашевелились, скрывая улыбку. Елагин почему-то чрезвычайно рассердился и заговорил уже брезгливо, свысока, всем видом показывая, что хотя в ложе и почитались за ничто титулы, все были равны и братья, однако он – статс-секретарь государыни, сенатор и кавалер, а прибывший визитер не кто иной, как темный проходимец и авантюрист, и, вступив в собрание столь избранных особ и первых, можно сказать, вельмож империи, напрасно забывается.
– Государь мой, в статутах этой почтенной ложи определенно сказано, что визитер должен точно объяснить причину своего прибытия и вступления в собрание капитула, несмотря на то, что представленные им патенты право на сие безусловно подтверждают. Ежели же он нужных объяснений не представит, то, во-первых, к рассмотрению работ в капитуле не будет допущен, во-вторых, великий наместный мастер налагает на него значительный денежный штраф, используемый на благотворительные цели.
– Мне кажется, что патенты, а главное, рекомендательные письма высоких в ордене особ избавляют господина Калиостро от применения к нему статута, направленного против любопытствующих особ, в Европе принятых легкомысленно, как часто там бывает? – заметил Гагарин. – Имя господина Калиостро знаменито…
– Вот именно, князь, – живо перебил, переходя на русский язык, Елагин. – Именно так! Ныне в Европе даже к наивысшим степеням без разбора невежды допускаются. Да вот, недалеко ходить за примером: два повара-француза, бывшие у меня в услужении и, кроме ложных счетов, не умеющие ничего писать, показали мне подлинные грамоты их лож, где они не только разными шотландскими рыцарями, но один из них рыцарем Розе-Круа и Востока сделан. Они, кроме имен, ложных слов и лент, ничего не знают. Отойдя от меня, они продолжают в вольном каменщичестве упражняться. Здесь есть также две ложи в домах у министров, с моего дозволения: одна французская ложа «Скромности», другая итальянская – «Комуса». В них упражняющиеся мастера оба французы и повара. Один из них, господин Бабю, на поварнях Бецкого упражняется в своем искусстве и делает весьма добропорядочно торты, желе, муссы и всякие кремы. Да! А между тем эти кухари – каменщики, и даже не долее как в пятницу должно быть у них собрание обеих лож для принятия нескольких поваренков разных наций в компаньоны и мастера. Если бы я запретил им работать, они бы не преминули открыть ложи по дозволению, данному в патентах от «Великого Востока» Франции и гроссмейстера Дюка де Шартра. Из этого примера заключите, как мы должны быть осторожны. Кто такой сей пришелец, и действительно ли он граф и знаменитый Калиостро, или пройдоха?
– Осторожнее, ваше превосходительство, он, может быть, по-русски понимает! – заметил граф Строганов.
– Ну, где ему понимать! Посмотрите на физиономию! В самом деле, лицо Калиостро приняло совершенно лунатическое выражение, глаза блуждали под потолком, и казалось, что он не только ничего не понимает, но едва ли помнит, что он на земле и в телесных границах находится.
– Он ничего не понимает, – подтвердил Гагарин. – Но все же письма, им представленные…
– Ах, князь! – с досадой перебил Елагин. – Ужели вам приведенного примера недостаточно? Но едва ли и сам сей граф Калиостро не из поваров будет! У него сейчас такая мина, словно он на горячей плите в кастрюле мешает, а пар ему клубом в морду бьет, так он ее задрал. Письма! Патенты! Все это отмычки, может быть, воровские, чтобы проникнуть в наши чертежи. Нам весьма осторожными быть надо уже потому, что русские люди безмерно доверчивы к иностранцам, и всякий, кто по-французски болтает, у нас за великую персону принимается. А язык этого графа весьма груб, и прононс его более кухарю приличен, нежели подлинному графу. Иное дело его супруга. Прелестная сия особа может быть приобретением для нашего театра. Потому заявление господина Калиостро, что у него нет ничего театрального, – напрасно! Мне Габриэлли на репетиции о сей красавице рассказывала, что она через карлицу свою познакомилась с ней. Красавица отлично поет!
