Анатолий Ковалев - Потерявшая сердце
— Разве вы не будете с нами пить, граф? — На этот раз гусар подмигнул юному поручику.
— Пить я не отказываюсь, — несколько смутился Шувалов. — Но вот… — Он все больше мешался и не знал, как выразиться, никого не обидев.
— Они брезгуют нами, — проницательно закончила за него Глашка, бросив на Евгения недобрый взгляд.
— Если бы, господа, вы были в моем положении, — Евгений упорно не смотрел в сторону девицы, — то, не сомневаюсь, тоже воздержались бы от веселья.
— В каком положении, граф? Объяснитесь, — заинтересовался юный гренадерский поручик.
— Да будет вам известно, что я предпринял это путешествие с одной лишь целью — найти свою бывшую невесту, которую не так давно от себя оттолкнул…
Шувалов начал свой длинный рассказ с пожара Москвы, с того момента, как его дворецкий Макар Силыч принял обугленное тело няньки Мещерских за труп его невесты. Офицеры слушали с большим вниманием и ни разу не перебили его, а Глафира, ерзая на коленях ротмистра, прямо-таки пожирала глазами рассказчика. Ее сознание, замутненное алкоголем, постепенно прояснялось, и когда Евгений начал описывать внешность Елены, Глашка вдруг разразилась заливистым смехом.
— Ты что, девка, спятила?! — толкнул ее в бок гусар. — Что смешного тут нашла?
— Это я так, сдуру, — оправдывалась Глафира, с трудом унимая свое веселье.
Однако Евгению этот смех не показался случайным. Его будто что-то подтолкнуло.
— Вы видели Елену? Что-то о ней знаете? — глядя ей в глаза, отрывисто спросил он.
Вместо ответа Глашка выхватила из рук ротмистра кружку и, осушив ее залпом, с грохотом поставила на стол.
— Вижу, не дождешься от вас пуншу, — хрипло вымолвила она и сползла с колен гусара.
— Эй, куда ты? — возмутился тот.
— Пойду на двор, тут дышать нечем. Может, и подружек повстречаю, вам пришлю.
Глафира заплетающейся походкой направилась к двери.
— Она что-то знает о вашей невесте, — в свою очередь, сделал вывод юный поручик. — Вам, Шувалов, надо бы ее догнать.
— И выпотрошить как следует! — добавил ротмистр, явно уязвленный тем, что не снискал благосклонности у распутной девицы.
Глафира между тем вышла из трактира. Евгений бросился вслед за ней.
Во дворе не было ни души, если не считать старой клячи, нервно прядающей ушами и шамкающей беззубым ртом. Она была впряжена в какую-то рухлядь, которую язык не поворачивался назвать каретой. Подобных сооружений на колесах Шувалов не встречал ни в Москве, ни в Петербурге. Именно оттуда, из этой рухляди, отчетливо донесся чей-то всхлип. Он подошел ближе. Вместо оконца в карете зияла черная дыра. Евгений заглянул внутрь и увидел Глафиру. Она плакала, размазывая слезы по опухшему лицу.
— Почему вас так расстроил мой рассказ? — спросил он.
Девица вздрогнула, повернулась к нему, но не произнесла ни слова.
— Вы что-то знаете о Елене Мещерской, — продолжал граф, — но не хотите говорить. С ней случилось что-то страшное? — Он произнес последнюю фразу медленно, выделяя каждое слово.
Глафира и на этот раз не удостоила его ответом.
— Почему вы молчите?! — сорвался на крик Евгений.
— Не знаю я никакой Елены Мещерской, — выдавила сквозь слезы молодая женщина. — Оставьте меня в покое!
— Вы лжете! — в гневе бросил он.
На этот раз Глафира посмотрела на графа с иронической улыбкой и сказала тихо, почти ласково:
— Послушай-ка моего совета, касатик. Коли пташка выпорхнула из клетки, не надобно ее ловить. Пускай порхает себе на воле!
И она залилась таким немелодичным смехом, что в окнах станционного трактира задребезжали стекла. Евгений растерялся. Он не знал, как трактовать слезы и смех этой распутницы, но продолжал считать, что та наверняка видела Елену и, возможно, общалась с ней.
За спиной у него раздался топот копыт. Во двор въезжала карета. Евгений обернулся и не поверил своим глазам. Из остановившейся кареты вышел молодой офицер высокого роста, с залихватски закрученными кверху усами, с непослушными, торчащими в разные стороны волосами, на которые едва налезал кивер. Его серые грустные глаза смотрели на мир строго и с недоверием.
— Рыкалов! Вот так встреча! — воскликнул Евгений, узнав в офицере боевого товарища.
— Эжен? — с некоторым сомнением произнес тот, но тут же был заключен в объятья друга. — Погоди-ка! — на миг отстранился от него Рыкалов. — Дай сперва взглянуть на тебя. А как же твои ноги?
— Как видишь, снова носят это бренное тело, — засмеялся молодой граф. — Я цел и невредим, Андрюха…
— Это похоже на чудо! — все больше удивлялся Рыкалов.
— Чудо, что мы с тобой встретились…
— А что ты здесь делаешь, кстати? — поинтересовался боевой товарищ.
— Жду лошадей. Так я, глядишь, и за месяц не доберусь до Петербурга, вот уже третьи сутки сижу в этой дыре, — развел руками Шувалов.
— А прислуги много с тобой?
— Один мальчишка, — признался Евгений, — я, брат, привык по-спартански…
— Тогда собирайся. Через полчаса выезжаем.
— Так ведь лошадей нет, а твоим нужен отдых.
— Для меня, брат, лошадей найдут, — не без гордости заявил Рыкалов. — Я везу в столицу письма государя. Так что не теряй времени…
Через час они летели в санях, запряженных четверкой покормленных молодых рысаков. Дорога к ночи обледенела, и на поворотах сани заносило так, что они едва не опрокидывались. «Ух, ты! — только и покрикивал Вилимка, устроившийся на козлах рядом с кучером. — Эк, их забирает! Аж душу вытряхивает!»
— А ведь ты оказался прав, Эжен, — выдохнул Андрей в ухо Шувалову, припомнив их спор перед взятием Вильно, — русский Бог, наверное, и вправду добр и справедлив, коль смилостивился над тобой…
Шувалов не ответил, сделал вид, что спит. Он никак не мог избавиться от наваждения. Перед глазами все стояло заплаканное лицо распутной девицы, в ушах звенел ее смех, полный ненависти и презрения… К кому?
О чем же так горько плакала Глафира Парамоновна в старой изуродованной карете своего бывшего любовника Дмитрия Савельева? Рассказ Евгения напомнил ей о собственной неудаче. Она хотела женить Савельева на богатой купеческой дочке и остаться при них экономкой. Вместо этого Дмитрий сыграл потешную свадьбу с юной московской дворяночкой-бесприданницей, невесть откуда взявшейся в здешних краях. С его стороны это была глупейшая затея. Свадьба окончательно разорила Савельева, и даже усадьба его была прибрана к рукам Фомой Ершовым, бывшим крепостным крестьянином, а ныне богатым купцом. Глафира знала обо всем, что творилось в Савельевке. Верные люди ежедневно привозили ей в Кострому вести из родной деревни. Дворяночка сбежала от Савельева на третий день, да еще увела из стойла его любимого коня Цезаря, с которым он прошел две войны. А ведь Цезарь никого близко к себе не подпускал, копытами мог зашибить насмерть. Фомка Ершов с помощью судебных приставов описал все имущество своего бывшего барина и выгнал его из собственного дома. Савельев вот уже несколько дней жил в доме отца Георгия, местного священника, которого раньше все звали не иначе как Севкой Гнедым.
