Валерий Большаков - Консул
– Хлеб – наше богатство, – не удержался Эдик от комментариев.
Либурну «Аквила» Лобанов нашел не сразу. Но нашел. Это был быстроходный корабль с одинаковыми форштевнем и ахтерштевнем, отличавшимися лишь наличием спереди тарана.
– Это, чтобы зря не разворачиваться, – просветил товарищей Чанба, – он задом плавает не хуже, чем передом.
– Не задом, – внушительно сказал Гефестай, – а кормой! И где ты видел у корабля перед, а, мыш сухопутный? Там нос!
– Моряк, – пробурчал Эдик, – с печки бряк…
Либурна вытягивалась в длину почти на сорок шагов, а по каждому борту имела два ряда весел. Если трирему можно было кое-как приравнять к крейсеру, то либурна была вроде тяжелого эсминца. На мачте, выше рея со скатанным парусом, полоскался лазоревый флаг с четкой прорисью «SPQR»,[17] обозначавший принадлежность корабля к императорскому Мизенскому флоту.
По гулкому трапу преторианцы взошли на борт. Сергий передал письменный приказ префекта претории молчаливому командиру либурны, тот внимательно прочел документ – раза три, как минимум. Дважды оглядел пергамент с обратной стороны, понюхал даже. Сергию не терпелось предложить ему попробовать приказ на зуб, но он сдержался.
А командир кивнул только – и перепоручил пассажиров своему помощнику, длинному как жердь парню деревенской наружности с развалистой походкой моряка.
– Меня зовут Либерий, – осклабился он. – Если что будет нужно, обращайтесь ко мне. Либурна у нас хорошая, новая почти, ходкая. А главное, кок замечательный! Сегодня обещал приготовить свою знаменитую тушеную рыбу. Поверьте, это блюдо стоит рукоплесканий! Вся команда с утра слюною давится, всё обеда ждет…
– Мы согласны похлопать вашему коку, – улыбнулся Сергий. – Когда отходим?
– А вот сейчас и отходим! Приказано поторапливаться…
Преторианцы устроились на корме, а матросы забегали по палубе, отдавая швартовы, и вот сто двадцать весел дружно ударили по тихим водам гавани, повлекли либурну к широкому каналу, выводящему в море.
Через час только громадная башня маяка, Тирренского Фароса, виднелась за кормой. Либурна распустила парус, запрягая попутный ветер, и легла на курс.
Шли остаток дня и всю ночь, а на рассвете грозный гул, перебиваемый громовыми раскатами, прокатился по притихшему Тирренскому морю. На палубы повыскакивали даже сменившиеся с вахты – какой тут сон, когда на юге свет кончается?!
Сергий вместе с Эдиком покинул шатер, растянутый на корме. Справа по курсу поднималась колоссальная черно-серая туча, медленно восходящая к небу и расплывающаяся исполинской «пинией».
– Это вулкан Стронгила![18] – крикнул Искандер.
Величественное зрелище – извержение! Умом понимаешь, что вулкан – всего лишь пора на земной коре, но – потрясает. Темная колонна распыленной лавы возносилась прямо вверх до высоты в тысячи саженей и расширялась в виде черного, изрезанного молниями гриба, откуда дождем сыпались докрасна раскаленные камни-бомбы. Взрывы раздавались в частом ритме, сливаясь в глухой рокот, на сотни локтей выбрасывая куски шлака, пылающие яркой желтизной.
Медленно выступал из утреннего тумана остров Стронгила. Солнце коснулось огнедышащего конуса и через несколько мгновений залило весь остров, поднимающийся из фиолетового моря – пояс редкой растительности, бурые обрывистые утесы, крутые черные склоны, красноватые нависшие скалы.
– Митра Многопастбищный… – прошептал Гефестай, задирая голову. – Во где мощь!
Чудовищная «пиния», грозная туча, пополняемая миллионами тонн пепла, все больше и больше раздувалась, образуя подобие невероятного размера черного кочна цветной капусты. Ужасающий непрерывный грохот сотрясал вулкан, снопы бомб с глухим гудением устремлялись вверх и рассыпались в вышине, пронизывая воздух свистящими звуками падения. Вот, опять – сильный толчок, трескучий удар грома полнит уши, и в воздух взлетает букет красных ядер, медлительно описывающих дымные кривые.
– Смотрите, смотрите! – загомонили на палубе.
Потоки лавы, казавшиеся дрожащими за пеленой раскаленного воздуха, хлынули по черному изрытому склону. Небыстрой рекой расплавленного золота потекли в забурлившее море.
А десятки широко открытых глаз упивались жуткой красой, равняющей смертных с владыками мрачного Тартара.[19]
Блестящий желтый цвет огненно-жидкой массы переходил в красноту, дым над кратером окрашивался в фиолетово-багровый колер, сгущаясь в черные с синеватым отливом тучи…
Обойдя вулкан на почтительном отдалении, либурна взяла курс на Мессанский пролив. В редком утреннем тумане остров Стронгила становился все меньше и меньше, пока и вовсе не канул за горизонт, но черная туча еще долго маячила у окоема, а долетавший гул оживлял тускнеющие воспоминания.
В разгар дня показалась земля прямо по курсу. Справа тянулся берег Сицилии, а слева стлались земли Калабрии.
Пройдя узкий Мессанский пролив, либурна вышла на простор Сицилийского моря, и где там была Скилла, а где Харибда, никто толком не понял. И преторианцы сошлись во мнении, что эллины суть хвастуны и зело брехливы…
Переход через Ионическое море прошел без тревог, если, конечно, не считать беспокойства Сергия за оставленную Тзану. Лазурь вод отражала лазурь небесную, и еще неясно было, какая из них пронзительней и чище.
Время, и без того медлительное и тягучее на излете античности, в море будто вовсе остановилось. Либурнарии плели снасти под чутким руководством канатного мастера. Нашли себе дело и преторианцы.
Гефестай пристрастился ловить рыбу для своего возлюбленного кока – тягал из моря то полутораметровых змеевидных лихий, то кефаль, то еще что-то, трепещущее и топырящее плавники. Искандер сошелся с командиром либурны, оказавшимся «миксэллином» из Ольвии, полугреком-полусарматом. Римлян он недолюбливал, хотя императору служил верой и правдой. Имени его Сергий не упомнил, а прозвище у миксэллина было Скирон – по имени северо-западного ветра.
Тиндарид взбалтывал излюбленный напиток греков – кикеон, смешивая вино с ячменной мукой и тертым сыром, и новые друзья устраивались на носу либурны, степенно обсуждая мировые проблемы.
Эдик Чанба был занят тем, что приставал ко всем, умеренно мешая жить и трудиться, а Сергий тупо отдыхал, греясь на солнышке и любуясь морскими просторами. Иногда ему надоедало числиться в отдыхающих, и тогда он переходил в стан думающих.
Огромность окружающего пространства, покой и чистота мира волей-неволей наводили на мысли возвышенные. Сергий забирался на туриту – квадратную деревянную башню между средней мачтой и еще одной, маленькой и наклонной, несущей над форштевнем парус «артемон». В бою верхнюю площадку туриты занимали стрелки, тут же были установлены «скорпионы» – маленькие баллисточки, вроде великанских луков, для метания по врагу копий и дротиков. Но, пока не сыграна тревога, на площадке было пусто, и Роксолану никто не мешал – размышляй сколько влезет. Влезало порядочно. Маета будней отнимала много сил, загружала сиюминутными заботами и погружала в реальность с головой. И только в море, когда отпали сухопутные тревоги, а время длилось, создавая запас, Сергию удавалось, так сказать, отстроиться, взглянуть на дела свои извне… И зажмуриться в крайнем потрясении.
