Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев
Сенька тогда хватанул в своей подклети полуштоф водки и долго разговаривал с собакой — русским спаниелем Альмой, которой уже шел десятый год. Сенька то смеялся, то ворчал. Собака виляла хвостом. Но команды хозяина понимала плохо. Стара была собака… Но нюх все равно имела отменный. Пьяного Сеньку облаяла, когда он полез обниматься, и убежала спать в сени. Это Сеньке была — большая обида…
***
Отряд, ведомый Вещуном, в котором Семен узнал жестокого старца Ассурия, но о том молчал, на двух сотнях малогруженых розвальней, при трех заводных конях на каждую подводу, скорым ходом — по пятьдесят верст за гон — прошел по берегу Байкала до рыбачьего поселка Танхой. Отсюда двести малоразговорчивых людей повернули разом в снега, в непролазные таежные чащи. Шли на юг, на речку Темник. Сенька на своих крепких дубовых розвальнях, сработанных еще в России, по три раза на сутки тропил колею в глубоких снегах и потом, отпахав свою долю глубокого снега, падал, чего-то горячего откушав. Не его делом было кормить своих лошадей, перепрягать их, ходить в караулы и баграть костровища. На его розвальнях ехал сам Вещун, указывавший направление. А за Вещуном уход держали пять молодых кержаков, способных кочергу завязать узлом…
Для скорости хода путь пробивали двойней — коренником и пристяжной. Лошади приставали через три версты хода. Тогда их меняли. Снег доставал Сеньке до пояса. И однажды, выскочив при перепряге лошадей справить малую нужду, Сенька спросил Вещуна:
— Князь Гарусов что — в полоне?
— В тюрьме. Каменной, — с неохотой отозвался Вещун, и более Сенька уже вопросов не задавал. На него и так безлично косились здоровенные русские парни, в домошейных полушубках, в унтах волчьего меха и при рогатинах горячей ковки. Такая махом проткнет медведя, до рожна, не то что человека. Парни при начале любого дела крестились двоеперстно.
На восьмой день непрерывного тяжкого гона только и вспомнил Сенька, что при частных походах барина Соймонова в тайгу, когда тот еще не губернаторствовал, первый раз увидал кержаков. Староверы тогда, десять лет тому назад, поскольку их поселок обнаружил дворянский сын Хвостов, того дворянина забили вместе с десятком иноземных рейтаров. Малый отряд Соймонова случаем попал в кержацкий затулинный поселок, когда тела розыскников — иноземной сволочи — еще не прибрали. Зарезали бы и Соймонова с его пятью людьми, не будь среди стариков староверов Соймоновского хорошего знакомца.
— Куда едешь, Федька? — спросил Соймонова безмятежный кержак с бородой до пояса.
— Да вот, Елисей Палыч, ищу — где бы переночевать, — ответил, не растерявшись, Соймонов. — Говорят, верстах в сорока отсель деревня есть.
Хотя встретились именно посередке деревни и лошади отряда пристали смертно, так положено было, видно, говорить.
— Есть, правильно, есть там деревня, — охотно сообщил Елисей Палыч. — Русские там живут, троеперстцы. А ты, Федька, часом не видал рейтар иноземных по дороге? С дворянским сыном во главе?
Хоть и лежал прямо перед мордой Соймоновского коня тот самый дворянский сын и те десять рейтар лежали — тоже мертвые, Соймонов, блазнясь, отвечал:
— Никак нет, Елисей Палыч, не довелось встретить. Да ведь, кабы их встретил, тотчас о них вам бы и сообщил. А кому другому — нет. Язык-то у меня один. И на одну голову…
— Ну, тогда проезжай с Богом, Федька, — сказал кержак, — пропустите доброго человека, мужики!
Так, бескровно и ушли от неминучей было гибели. А из той деревни потом, стороной узнал Сенька, староверы немедля съехали… Да им долго ли? Избу раскатал, кинул бревна на розвальни — и «ищи баскак город Тропчев»!
Когда прорвались сквозь тяжелые снега на реку Темник, а потом прошли по ней на восток сотню верст, ежели не более, Вещун по одному ему известным приметам скомандовал табориться.
Люди повалились прямо в снег, успев только избавить лошадей от упряжи.
Тут Вещун попросил Сеньку все же спроворить костерок на самом бережку да сварить сурпы из свежеубоинной лосихи.
Пока варилось мясо, кержачья двусотня растянулась по краю берега реки. От правого берега той реки круто поднимался горный кряж с каменной осыпью. Поднимался и шел в сторону китайских пределов. Старый был кряж, порос лесом, так что вроде и горой его не назовешь. Так, горушка покатая. Под той горушкой в снегу нарыли себе кержаки пещер, из снега же понастроили затинников для крепких сибирских лошаденек. Особливую пещеру спроворили для Вещуна.
Сеньке странно было чуять, что эти лешачьи люди в тайге ведут себя смирно, лишний раз не стукнут, не брякнут. Дрова для костров и те тихохонько доставали из-под снега, хотя вокруг трещали от мороза сотни сухостойных елей.
Сенькины розвальни загнали в огромную снежную пещеру Вещуна и стали оне как бы и кровать и стол. Вот на том столе после горячего хлебова Вещун и разложил дивную карту всех стран. Про карты Сенька не токмо что знал — сам их чертил, когда ходил с Федором Иванычем Соймоновым по Сибири. А тут — не ручной работы лежала карта — нет, не ручной. Но непонятно — какой. В пещеру ввалились два промышленника из кержаков. Про них краем уха слышал Сенька, что ходили они за красным зверем и в Китай, и даже далее… Ну, далее тайги за зверем не ходят. Понятно, что промышляли в закитайских горах саженного роста промысловики. Золото, али — лалы.
— Далеко ли отсель город Кяхта? — перво-наперво спросил кержаков Вещун.
— Сто верст… ежели прямым ходом наладиться…
Вещун подумал. Опять спросил:
— Ежели мы стоим здесь, — показал, где стоял отряд, ткнув тонкой веточкой на парсуну, — то озеро Бор Нор будет здесь?
Охотники испугались.
— Нет тут, батюшка, такого озера! Отродясь не бывало! Другое озеро — оно есть.
