Адольф Мютцельбург - Властелин мира
— Вы правы! — с убийственной холодностью произнес молодой испанец. — Вы так хладнокровны, так рассудительны, что мне просто нечего возразить. Если я и зашел слишком далеко, то, признаюсь, это была всего лишь попытка, которую я осмелился предпринять, — попытка узнать, быстро ли утешится сердце, испытавшее некогда несчастную любовь, едва вновь обретет способность любить. Этот урок пойдет мне на пользу!
Когда он искал шляпу, руки его дрожали.
— Вы обещали графу остаться до вечера! — как ни в чем не бывало напомнила Тереза.
— Пожалуйста, извинитесь за меня, мадемуазель! Скажите графу, что я скверно себя почувствовал! Необходимость остаться тяготила бы меня! Прощайте!
— Не смею вас удерживать, но мне жаль, что вы уходите! Подозреваю, что вернетесь вы не скоро!
— Может быть, и так, мадемуазель! — едва слышно промолвил дон Лотарио и поспешил откланяться.
Тереза ответила на его поклон с непритворной учтивостью. Молодой человек не поднимал глаз. Когда он был уже в дверях, его взгляд задержался на портрете профессора.
— Бедный Ведель! — произнес он вполголоса, сам, возможно, не отдавая себе в том отчета. — И ради кого?
Тереза, вероятно, слышала эти слова молодого испанца, но продолжала хранить спокойствие. Только порывисто шагнула к дону Лотарио, видимо желая что-то сказать ему, но молодой человек уже затворил за собой дверь.
Тереза медленно вернулась и опустилась на софу. Кровь отхлынула от ее щек. На бледном лице появилось выражение безысходной печали.
— Он не такой, совсем не такой, как мне казалось! — прошептала она. — Тщеславный, самонадеянный! Боже мой, возможно ли, чтобы ревность так ослепила человека, что он скорее готов оттолкнуть от себя женщину, нежели попытаться заглянуть в ее сердце? Как он может требовать, чтобы я сказала ему все, что думаю, — я ведь едва его знаю! Я потеряю и его, я чувствую это! Но на этот раз не по своей вине! Впрочем, какая разница — по своей или нет? Потеряла — значит, потеряла, и снова несчастна, как прежде! Ну и пусть! Если Лотарио такой несмышленый ребенок, он недостоин моей любви! Пусть же хоть это послужит мне утешением! Однако… — Не договорив, Тереза судорожно схватилась за сердце. Казалось, еще немного, и она разрыдается. Но ей удалось справиться со своими чувствами. Тут ее взгляд случайно упал на портрет Веделя. — О Пауль, Пауль! — вскричала она. — Знаю, ты досадовал на меня, но не призывал на мою голову проклятий! Даже расставшись со мной, ты желал мне счастья! Исполни же его волю, Боже милосердный, и ниспошли в мою душу мир и покой!
III. ВСТРЕЧА
Тереза еще не закончила свой монолог, а дон Лотарио, закутавшись в плащ, уже шагал по слабо освещенным вечерним улицам. Погода стояла неприветливая. Крупными хлопьями падал снег, но, коснувшись теплой, влажной земли, сразу таял. В душе молодого испанца никогда еще не бывало таких бурь, как в этот вечер, даже смятение, в каком он бежал из Парижа в Лондон, казалось Лотарио сущим пустяком. Все кончено, Терезы ему больше не видать, для него она потеряна! Она сама сказала ему об этом, да еще какими словами! Он добивался объяснения — вот и получил! Объяснение было не в его пользу (так по крайней мере он думал), но ведь он сам жаждал его, этого объяснения! Он сознавал, что поступает как неразумное дитя. Но вести себя иначе не мог. Любовь не рассуждает! Ему не терпелось обидеть Терезу, ибо он ревновал ее, ревновал к человеку, который, как он прекрасно понимал, ревности недостоин. Но Тереза любила этого недостойного! Дону Лотарио достаточно было сказать одно слово, чтобы избавить дом Лренберга от Ратура и принудить негодяя вообще покинуть Берлин. Но теперь уже поздно. Теперь он не имеет права даже заикнуться об этом — ведь Тереза любит этого человека! И дон Лотарио презирал Терезу!
Да, он презирал ее, но каких невыразимых мучений стоило ему это презрение! Чем больше стремишься избавиться от любви, тем сильнее запутываешься в ее сетях, и только теперь, убеждая самого себя, что Тереза потеряна навсегда, потеряна безвозвратно, дон Лотарио ощутил всю силу своей страсти. Когда он бежал в Лондон, ему не давала покоя мысль, что Тереза вообще уже не в состоянии полюбить. Теперь она предпочла ему другого, и к страданиям неразделенной любви добавились муки ревности.
Он брел куда глаза глядят, не замечая, что меряет шагами одни и те же улицы. Было еще довольно рано, около восьми вечера. В городе еще царило оживление, но дон Лотарио ничего не видел и не слышал. Его не оставляла мысль, что жизнь утратила всякий смысл. Последний слабый луч надежды погас, и все его будущее погрузилось в беспросветный мрак.
Будь он слаб духом, наверняка бы решил покончить счеты с жизнью, но еще в Лондоне он отказался от этой затеи. Понял, что жертвовать тем, чему ты не хозяин, недостойно мужчины. Его жизнь принадлежала всему человечеству. Какой бы печальной, мрачной и безнадежной она ни была, эта жизнь являлась всеобщим достоянием. Несмотря ни на что, он хотел жить, хотел увидеть своими глазами, что способен вынести человек и чем все это кончится. Он раздумывал, достаточно ли сильна его натура, чтобы перенести все это, и при мысли, что его настигнет нервная лихорадка или поразит безумие, испытывал какую-то зловещую радость и тихо посмеивался про себя.
А на улицах толпились люди, кое-где, прижавшись друг к другу, о чем-то шептались парочки, мужчины заигрывали с одинокими девушками, тихо падал снег, горели газовые фонари, и шум большого города звучал, не умолкая, у него в ушах; он же брел один, совершенно один в целом мире, и все вокруг было ему безразлично. А она — она тоже томилась одна в своей комнате, хотя могла бы сделать его безмерно счастливым. Но она не хотела или не могла — не все ли равно, в конце концов! Для него она теперь потеряна — потеряна навсегда.
Наконец он очутился на улице Унтер-ден-Линден и принялся бесцельно бродить по ней взад и вперед, машинально поворачивая у Бранденбургских ворот и направляясь обратно к замку. Когда он проходил мимо Оперного театра, до его слуха донеслось знакомое имя. Он невольно остановился и прислушался.
— Кто сегодня поет? — спросила какая-то дама у своего спутника.
— Донна Эухения Ларганд, одна из самых знаменитых певиц нашего времени! — ответил тот.
Это имя дон Лотарио услышал словно сквозь сон, до конца еще не сознавая, о ком идет речь. Но, повинуясь безотчетному желанию, приблизился к афишной тумбе перед зданием театра и прочитал в списке актеров, занятых в опере Моцарта «Дон Жуан»:
«ДОННА АННА — ДОННА ЭУХЕНИЯ ЛАРГАНД, НАХОДЯЩАЯСЯ В БЕРЛИНЕ НА ГАСТРОЛЯХ».
