Александр Дюма - Графиня де Монсоро
– Господи Иисусе! – воскликнул Генрих. – Что с тобой?
– Государь, – сказал д’Эпернон, – поглядите на меня; вот как обходятся с друзьями вашего величества.
– Да кто же с тобой так обошелся? – спросил король.
– Ваш народ, клянусь смертью Христовой! Вернее говоря, народ герцога Анжуйского. Этот народ кричал: «Да здравствует Лига! Да здравствует месса! Да здравствует Гиз! Да здравствует Франсуа!» В общем – да здравствуют все, кроме короля.
– А что ты ему сделал, этому народу, почему он с тобой так обошелся?
– Я? Ровным счетом ничего. Что может сделать народу один человек? Народ признал во мне друга вашего величества, и этого ему было достаточно.
– Но Шомберг?
– Что Шомберг?
– Шомберг не пришел тебе на помощь? Шомберг не защитил тебя?
– Клянусь телом Христовым, у Шомберга и без меня забот хватало.
– Что это значит?
– А то, что я оставил его в руках красильщика, с жены которого он сорвал чепец и который собирался, вместе с пятеркой или семеркой своих подмастерьев, задать ему жару.
– Проклятие! – вскричал король. – Где же ты его оставил, моего бедного Шомберга? – добавил он, поднимаясь. – Я сам отправлюсь ему на помощь. Быть может, кто-нибудь и скажет, – он взглянул в сторону Можирона и Келюса, – что мои друзья покинули меня, но по крайней мере никто не скажет, что я покинул своих друзей.
– Благодарю, государь, – произнес голос позади Генриха, – я здесь, Gott verdamme mich,[111] я справился с ними сам, хотя и не без труда.
– О! Шомберг! Это голос Шомберга! – закричали трое миньонов. – Но где же ты, черт возьми?
– Клянусь богом! Я там, где вы меня видите, – возопил тот же голос.
И тут все заметили, что из темноты кабинета к ним приближается не человек, нет – тень человека.
– Шомберг! – воскликнул король. – Откуда ты явился, откуда ты вышел и почему ты такого цвета?
И действительно, весь Шомберг, от головы до пят, не исключая ни одной части его тела и ни одного предмета его костюма, весь Шомберг был самого прекрасного ярко-синего цвета, какой только можно себе представить.
– Der Teufel![112] – закричал он. – Презренные! Теперь понятно, почему весь этот народ бежал за мной.
– Но в чем же дело? – спросил Генрих. – Если бы еще ты был желтый, это можно было бы объяснить испугом, но синий!
– Дело в том, что они окунули меня в чан, прохвосты. Я думал, что они меня окунули всего лишь в чан с водой, а это был чан с индиго!
– Клянусь кровью Христовой! – засмеялся Келюс. – Они сами себя наказали: индиго штука дорогая, а ты впитал краски не меньше чем на двадцать экю.
– Смейся, смейся, хотел бы я видеть тебя на моем месте.
– И ты никого не выпотрошил? – спросил Можирон.
– Знаю одно: мой кинжал остался где-то там – вошел по самую рукоятку в какой-то мешок, набитый мясом. Но все свершилось за одну секунду: меня схватили, подняли, понесли, окунули в чан и чуть не утопили.
– А как ты от них вырвался?
– У меня достало смелости решиться на трусливый поступок, государь.
– Что же ты сделал?
– Крикнул: «Да здравствует Лига!»
– Совсем как я, – сказал д’Эпернон, – только меня заставили добавить к этому: «Да здравствует герцог Анжуйский!»
– И я тоже, – сказал Шомберг, кусая себе пальцы от ярости, – я тоже так крикнул. Но это еще не все.
– Как! – воскликнул король. – Они заставили тебя кричать еще что-нибудь, мой бедный Шомберг?
– Нет, они не заставили меня кричать еще, с меня и так, слава богу, было достаточно, но в тот момент, когда я кричал: «Да здравствует герцог Анжуйский!..»
– Ну, ну…
– Угадайте, кто прошел мимо в тот момент?
– Ну разве я могу угадать?
– Бюсси, проклятый Бюсси, и он слышал, как я славил его господина.
– По всей вероятности, он не понял, что происходит, – сказал Келюс.
– Черт возьми, как трудно было сообразить, что происходит! Я сидел в чане, с кинжалом у горла.
– И он не пришел тебе на выручку? – удивился Можирон. – Однако это долг дворянина по отношению к другому дворянину.
– У него был такой вид, словно он думает совсем не о том; ему только крыльев не хватало, чтобы воспарить в небо, – несся, едва касаясь земли.
– Впрочем, – сказал Можирон, – он мог тебя и не узнать.
– Прекрасное оправдание!
– Ты уже был синий?
– А! Ты прав, – сказал Шомберг.
– Тогда его поведение простительно, – заметил Генрих, – потому что, по правде говоря, мой бедный Шомберг, я и сам-то тебя не узнал.
– Все равно, – возразил Шомберг, который недаром происходил из немцев, – мы с ним еще встретимся где-нибудь в другом месте, а не на углу улицы Кокийер, и в такой день, когда я не буду сидеть в чане.
– О! Что касается меня, – сказал д’Эпернон, – то я обижен не на слугу, а на хозяина, и хотел бы встретиться не с Бюсси, а с монсеньором герцогом Анжуйским.
– Да, да! – воскликнул Шомберг. – Монсеньор герцог Анжуйский хочет убить нас смехом в ожидании, пока не сможет убить нас кинжалом.
– Это герцогу Анжуйскому пели хвалы на улицах. Вы сами их слышали, государь, – сказали в один голос Келюс и Можирон.
– Что и говорить, сегодня хозяин Парижа – герцог, а не король. Попробуйте выйти из Лувра, и вы увидите, отнесутся ли к вам с большим уважением, чем к нам, – сказал д’Эпернон Генриху.
– Ах, брат мой, брат мой! – пробормотал с угрозой Генрих.
– Э, государь, вы еще не раз скажете то, что сказали сейчас: «Ах, брат мой, брат мой!», но никаких мер против этого брата не примете, – заметил Шомберг. – И, однако, заявляю вам: для меня совершенно ясно, что ваш брат стоит во главе какого-то заговора.
– А, смерть Христова! – воскликнул Генрих. – То же самое я говорил этим господам только что, когда ты вошел, д’Эпернон, но они в ответ пожали плечами и обернулись ко мне спиной.
– Государь, – сказал Можирон, – мы пожали плечами и обернулись к вам спиной не потому, что вы заявили о существовании заговора, а потому, что мы не заметили у вас желания расправиться с ним.
– А теперь, – подхватил Келюс, – мы поворачиваемся к вам лицом, чтобы снова сказать вам: «Государь, спасите нас или, вернее, спасите себя, ибо стоит погибнуть нам, и для вас тоже наступит конец. Завтра в Лувр явится господин де Гиз, завтра он потребует, чтобы вы назначили главу Лиги, завтра вы назовете имя герцога Анжуйского, как вы обещали сделать, и лишь только герцог Анжуйский станет во главе Лиги, то есть во главе ста тысяч парижан, распаленных бесчинствами сегодняшней ночи, вы полностью окажетесь у него в руках.
