Дэвид Геммел - Македонский Лев
Парменион был в шаге от смерти, гангрена и лихорадка проникли в его кровеносную систему и распространяли заразу по всем его членам. Повсюду в его теле расцветали новые опухоли.
Дерая охотилась на них, уничтожая всюду, где отыскивала.
«Я не справлюсь одна!» — осознала она с внезапной паникой.
— Ты не одна, — произнес Аристотель спокойно. — Я буду сдерживать опухоль в его мозге.
Взяв себя в руки, Дерая устремилась к сердцу. Если Парменион переживет это испытание, сердце его должно быть сильным. Всю свою жизнь он был бегуном, поэтому, как и ожидала Дерая, мышцы его были сильны. Но несмотря на это, артерии и крупные вены выказывали признаки болезни, плотный желтый гной скапливался на стенках и препятствовал току крови. Сердцебиение было слабым и прерывистым, кровь — стылой. И тогда Дерая начала свое дело, усиливая клапаны, убирая плотные желтые слои, забивавшие вены, и освобождая кровообращение, смывая их в кишечник. Его легкие были впорядке, и она не стала вмешиваться туда, но пробралась к желчному пузырю, где отложения из осадков в крови собрались, образуя камни, зубчатые и острые. Эти камни она разбила в порошок.
Она двигалась все дальше, уничтожая раковые клетки в его почках, желудке и кишках, вернувшись наконец к центру, где ждал Аристотель.
Опухоль в голове теперь была неподвижна, но все еще занимала большой объем мозга, раскорячившись там, как огромный паук.
— Теперь он на грани смерти, — сказал Аристотель. — Ты должна удержать его здесь до тех пор, пока я не найду его в Пустоте. Справишься?
— Не знаю, — засомневалась она. — Я чувствую, как его тело дрожит у самого края пропасти. Одна ошибка или приступ усталости погубят его. Я не знаю, Аристотель.
— Обе наши жизни будут в твоих руках, женщина. Потому что он станет моей связующей нитью с миром живых. Если он умрет в Пустоте, то я останусь запертым там. Будь сильной, Дерая. Будь спартанкой!
И вот она осталась одна.
Сердцебиение Пармениона осталось слабым и неровным, и она чувствовала, как зараза пытается сломить ее силу, отростки шевелились, искали, куда проникнуть.
***Не было ни внезапности пробуждения, ни дремоты. Сначал не было ничего, и вот уже Парменион шел среди бесцветного пейзажа под безжизненным серым небом. Он остановился, сознание было мутным и рассеянным.
Насколько хватало глаз, нигде не было ни жизни, ни растительности. Были только длинные мертвые деревья, голые и скелетоподобные, зубастые скалы, крутые холмы и темные далекие горы. Все было темным.
Страх коснулся него, рука потянулась к мечу на боку.
Меч?
Он медленно извлек его из ножен, вновь увидев перед собой самое гордое воспоминание своей юности, сияющий клинок и золотое навершие рукояти в виде львиной головы. Меч Леонида!
Но откуда он взялся? Как он попал к нему? И где, во имя Аида, он сейчас находится?
Слово эхом отозвалось в его сознании. Аид!
Он тяжело сглотнул, вспоминая слепящую боль, внезапную тьму.
— Нет, — прошептал он. — Нет, я не могу быть мертв!
— К счастью, это правда, — послышался голос, и Парменион развернулся на пятках, выбрасывая вперед меч. Аристотель отскочил. — Пожалуйста, будь осторожен, мой друг. У человека лишь одна душа.
— Что это за место? — спросил Парменион у мага.
— Земли за Рекой Стикс, первая пещера Аида, — ответил Аристотель.
— Тогда я мертв. Но у меня нет монеты для паромщика. Как же я переберусь на тот берег?
Аристотель взял его за руку и отвел к груде камней, где и сел под бездушным небом. — Выслушай меня, Спартанец, ибо времени мало. Ты не умер — верный друг поддерживает в тебе жизнь даже сейчас — но ты должен выполнить здесь одно дело. И Аристотель тихо рассказал о потерявшейся душе младенца и об испытаниях Пустоты.
Спартанец слушал молча, его светлые глаза осматривали изувеченный пейзаж, растянувшийся до бесконечности во все стороны. Вдалеке были видны какие-то очертания, более черные тени, растянувшиеся на сером ландшафте.
— Может ли хоть один человек отыскать одну душу в подобном месте? — спросил он наконец.
— Она будет сиять светом, Парменион. И она должна быть рядом, ибо ты связан с ней.
— Что ты хочешь сказать? — спросил спартанец со страхом в глазах.
— Ты в полной мере понимаешь, о чем я говорю. Ведь ты отец этого мальчика.
— Сколько людей об этом знают?
— Только я — и еще один человек: Целительница, которая поддерживает твою жизнь в мире Плоти. Твоя тайна сохранена.
— Ни одна тайна не может быть сохранена, — прошептал Парменион, — но сейчас не время для споров. Как мы отыщем этот свет?
— Не знаю, — признался Аристотель. — Не знаю также, как защитить его, когда найдем. Наверное, у нас не получится.
Парменион встал и пристальнее осмотрелся по всем направлениям. — Где протекает Стикс?
— На востоке, — ответил Аристотель.
— И как я пойму, где восток? Здесь нет звезд, кроме одной, нет ориентиров, по которым можно определить направление.
— Зачем ты пытаешься найти Реку Мертвых?
— Мы должны откуда-нибудь начать, Аристотель. Мы не можем просто бродить по этой беспложной равнине.
Аристотель встал. — Если мне не изменяет память, она за двумя валунами, по ту сторону окружающих нас гор. Так, посмотрим… — Маг вдруг взглянул на Пармениона. — Погоди-ка! Что ты там говорил про звезды?
— Здесь мерцает только одна звезда, — ответил спартанец, указывая на крохотную светящуюся точку высоко в темном небе.
— В Пустоте не бывает звезд. Вот оно! Это и есть пламя души.
— Но как мы дотянемся до звезды?
— Это не звезда! Присмотрись. Это высокая гора; свет покоится там. Идем. Скорее же. Ибо свет привлекает к себе зло, и мы должны успеть раньше.
Вдвоем они побежали, поднимая ступнями серую пыль, которая кружила за ними, прежде чем вновь улечься, не потревоженная ни малейшим ветерком.
— Смотри! — крикнул Аристотель, когда они бежали через равнину. Далеко на севере двигались тени, гигантские, бесформенные создания подбирались к свету. — Он создает их силой боли. Они должны стереть его, уничтожить эту душу.
Трудно сказать, сколько времени прошло, пока они бежали, но вот горы встали над ними темными и нагнетающими громадами, когда они достигли их подножия. Здесь стоял лес мертвых деревьев, белеющих, как старые кости. Парменион срезал влево, ища путь.
— Не туда! — прокричал Аристотель.
Парменион было развернулся, но тут длинная ветка обхватила его горло, и сучья как когти стали царапать плоть его духа. Его меч пробил кору, и, освободившись, он упал на землю, где белые корни вылезли из мертвой почвы — пальцы скелета, вцепившиеся в его руки.
