Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2
— Говорите, сударь, — обратился он к де Сент-Эньяну. — Я сделал все, что требовала от меня совесть, и требования ее были так повелительны, — прибавил он, обращаясь к королю, — что заставили меня ослушаться приказания вашего величества; но ваше величество, надеюсь, простит меня, узнав, что я должен был охранять честь одной дамы.
— Дамы? — с беспокойством спросил король.
— Да, сударь.
— Причиной поединка была дама?
Маникан поклонился.
Король встал и подошел к Маникану.
— Если это значительная особа, — произнес он, — я не посетую на ваши уловки, напротив.
— Государь, все, что касается придворных короля или слуг его брата, значительно в моих глазах.
— Моего брата? — повторил Людовик XIV с некоторым замешательством. — Причиной поединка была дама из свиты моего брата?
— Или принцессы.
— Принцессы?
— Да, государь.
— Значит, эта дама?..
— Фрейлина ее высочества герцогини Орлеанской.
— И вы говорите, что господин де Гиш дрался из-за нее?
— Да, и на этот раз я не лгу.
На лице Людовика выразилось беспокойство.
— Господа, — распорядился он, обращаясь к зрителям этой сцены, — благоволите удалиться на несколько минут, мне нужно остаться наедине с господином де Маниканом. Я знаю, что ему нужно сообщить в свое оправдание весьма деликатные вещи, которые он не решается огласить при свидетелях… Возьмите назад свою шпагу, господин де Маникан.
Маникан пристегнул шпагу.
— Удивительное, однако, самообладание у этого молодого человека, — прошептал мушкетер, взяв под руку де Сент-Эньяна и выходя вместе с ним из комнаты.
— Он выпутается, — сказал де Сент-Эньян на ухо мушкетеру.
— И с честью, граф!
Незаметно от короля Маникан бросил благодарный взгляд на де Сент-Эньяна и мушкетера.
— Знаете, — продолжал д’Артаньян, переступая порог, — у меня было неважное мнение о новом поколении. Теперь же я вижу, что ошибался и наша молодежь не так уж плоха.
Вало вышел вслед за фаворитом и капитаном. Король и Маникан остались в кабинете одни.
XXVI. Д’Артаньян признает, что он ошибся и что прав был Маникан
Король подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает, и быстро вернулся к своему собеседнику.
— Теперь мы одни, господин де Маникан, прошу вас объясниться.
— С полной откровенностью, государь, — отвечал молодой человек.
— Прежде всего, — начал король, — да будет вам известно, что ни к чему я не отношусь с таким уважением, как к чести дам.
— Поэтому-то, государь, я и щадил вашу деликатность.
— Да, теперь я понимаю вас. Итак, вы говорите, что дело касалось одной из фрейлин моей невестки и что лицо, о котором идет речь, противник де Гиша, — словом, человек, которого вы не хотите называть…
— Но которого назовет вам, государь, господин де Сент-Эньян…
— Да, так вы говорите, что этот человек оскорбил одну из фрейлин принцессы?
— Да, мадемуазель де Лавальер, государь.
— А! — произнес король тоном человека, ожидавшего, что он услышит это имя, хотя удар поразил его в самое сердце. — Значит, подверглась оскорблению мадемуазель де Лавальер?
— Я не говорю, что она подверглась оскорблению, государь.
— Но в таком случае…
— Я говорю, что о ней отзывались в не совсем почтительных выражениях.
— В не совсем почтительных выражениях! И вы отказываетесь назвать мне имя этого наглеца?..
— Государь, я считал, что этот вопрос уже решен и ваше величество не станет больше заставлять меня играть роль доносчика.
— Это верно, вы правы, — согласился король, сдерживая волнение. — К тому же мне все равно скоро станет известно имя человека, которого я должен буду наказать.
Маникан увидел, что дело принимает новый оборот. Что же касается короля, то он заметил, что увлекся и зашел слишком далеко. Он овладел собой и продолжал:
— Я накажу его не потому, что речь идет о мадемуазель де Лавальер, хотя я питаю к ней особенное уважение, но потому, что предметом ссоры была женщина. А я требую, чтобы при моем дворе женщин уважали и чтобы не ссорились из-за них.
Маникан поклонился.
— Теперь, господин де Маникан, — продолжал король, — что говорили о мадемуазель де Лавальер?
— Разве ваше величество не догадываетесь?
— Я?
— Ваше величество хорошо знает, какие шутки позволяют себе молодые люди.
— Вероятно, говорили, что она кого-нибудь любит? — решился спросить король.
— Весьма вероятно.
— Но мадемуазель де Лавальер имеет право любить кого ей вздумается, — сказал король.
— Именно это и утверждал де Гиш.
— И из-за этого он дрался?
— Да, государь, только из-за этого.
Король покраснел.
— И больше вам ничего не известно?
— Относительно чего, государь?
— Относительно того любопытного предмета, о котором вы сейчас рассказываете.
— Что же королю угодно знать?
— Например, имя человека, которого любит Лавальер и, по мнению противника де Гиша, не вправе любить?
— Государь, я ничего не знаю, ничего не слышал, ничего не выведывал; но я считаю де Гиша человеком благородным, и если он временно занял место покровителя де Лавальер, то лишь потому, что этот покровитель — лицо слишком высокопоставленное для того, чтобы самому вступиться за нее.
Эти слова были более чем прозрачны; король покраснел, но на этот раз от удовольствия. Он ласково похлопал Маникана по плечу.
— Я вижу, что вы не только умный молодой человек, но и прекрасный дворянин, а ваш друг де Гиш — рыцарь совсем в моем вкусе; вы ему передадите это, не правда ли?
— Итак, ваше величество прощаете меня?
— Совершенно.
— И я свободен?
Король улыбнулся и протянул Маникану руку. Маникан схватил ее и поцеловал.
— Кроме того, — прибавил король, — вы чудесный рассказчик.
— Я, государь?
— Вы превосходно рассказали мне о несчастном случае с де Гишем. Я так ясно вижу кабана, выскакивающего из леса, вижу падающую лошадь, вижу, как зверь, бросив коня, кидается на всадника. Вы не рассказываете, сударь, — вы рисуете картину!
— Государь, я думаю, что вашему величеству угодно посмеяться надо мной, — печально улыбнулся Маникан.
— Напротив, — отвечал серьезно Людовик XIV, — я не только не смеюсь, господин де Маникан, но выражаю желание, чтобы вы рассказали об этом случае в большом обществе.
— О случае на охоте?
— Да, в том виде, как вы передали его мне, не изменяя ни слова, понимаете?
— Вполне, государь.
