Игорь Болгарин - Седьмой круг ада
– Скажи ему, чтоб заткнулся! – огрызнулся Емельянов. – А еще лучше, дуй в окопы, посмотри, что там делается, и молнией назад! Выполняй!
Федоренко, спотыкаясь в густом тумане, прибежал на северную сторону Кирилловки, шумно свалился в окоп к растерянным красноармейцам.
– Да тише ты! – сердито прошипел кто-то и, высунувшись из окопа, уставился в сторону моря.
– Ничего же не видно! – сказал Федоренко.
– Зато слышно!
Федоренко тоже прислушался. Какое-то время, кроме всплеска волн и шуршания прибрежной гальки, ничего не доносилось до слуха. И вдруг со стороны моря явственно послышалось ржание лошадей. Казалось, что в море пасутся кони.
– Свят, свят! – перекрестился пожилой красноармеец.
– Десант! – с отчаянием воскликнул Федоренко. Он вспомнил запертого в подвале арестанта: тот ведь предупреждал, что в Кирилловке высадится десант! А что, если пленный – никакой не предатель?
Емельянов, услышав о десанте, затравленно оглянулся. Он ринулся к окну – кораблей пока не было видно из-за тумана, но грохот якорных цепей, приглушенные в отсыревшем воздухе команды, ржание лошадей не оставляли никаких надежд. Ему стало ясно, что этот десант лично для него означает гибель…
Странно, но мысль эта принесла облегчение. Емельянов почти спокойно подумал, что высокий подоконник будет выгодным местом для станкового пулемета.
– Станкач сюда! – крикнул он Федоренко. И вместе с ним бросился в коридор за «максимом».
– Может, выпустить… ну, того… из подвала? – несмело предложил Федоренко.
– Сказано! Или не понял, что он из их компании?! – зло оборвал его Емельянов. Он не умел менять решения.
Вдвоем они поставили пулемет на подоконник. Емельянов торопливо сунул ленту в приемник. И когда сцепил пальцы на ребристых ручках «максима», окончательно успокоился – что-что, а трусом он не был. Когда из редеющего тумана вывалились первые казаки с винтовками наперевес, Федоренко сдавленным от волнения голосом прошептал:
– Ну, чего же вы? Стреляйте!
– Не спеши! – сквозь стиснутые зубы сказал Емельянов. – Задержать десант – не задержим, но уж море кровью белой вволюшку подкрасим!..
Казаки шли, а он все смотрел на них, склонившись к прицелу. И когда увидел, что едва ли не каждая пуля найдет свою цель, нажал на гашетку… Но в эту минуту выстрелы грянули отовсюду. «Охотники» входили в Кирилловку с тыла.
Когда все стихло, поручик Дудицкий мог с чистой совестью доложить хоть генералу Шифнер-Маркевичу, хоть самому Слащову, что задачу свою выполнил: за пределами Кирилловки о начавшейся высадке десанта не знает никто.
«Охотники» шли медленно, их лица почернели от усталости. Двое придерживали на лошади тяжелораненого подпоручика.
Улицы Кирилловки заполнялись казаками и офицерами из кавалерийской бригады генерала Шифнер-Маркевича. Оседланные лошади поражали своим сонным видом. Одни из них стояли, прислонившись к плетням, другие – застыли прямо на дороге, широко расставив ноги и уныло покачивая головами. Дудицкий, увидев знакомого капитана, усмехнулся:
– Что, ваши кони, перепились?
– Укачались! Представляете, поручик, самым бессовестным образом укачались! – развел руками капитан. – Дай бог, чтоб хоть к ночи отошли… Кстати, вы с какого корабля высаживались? Ведь первым на берег сходили мы…
– Я здесь с ночи, – снисходительно ответил Дудицкий.
Во дворе особняка суетился комендантский взвод. Казаки выбрасывали из дома полуразбитую мебель, подметали полы, скоблили стены. Распоряжался здесь адъютант генерала Шифнер-Маркевича. Дудицкий направился прямо к нему.
– Поручик, передаю слово в слово! – весело крикнул ему адъютант вместо приветствия. – Генерал при мне сказал начальнику штаба: «Оправдал себя поручик Дудицкий! Достоин самой высокой похвалы. Похвалы и награды!»
– Благодарю! – Дудицкий откозырял. – Штаб еще не перебрался на берег?
– Ждем с минуты на минуту.
– Коня привяжите пока к перилам крыльца, – приказал «охотникам» Дудицкий. – С виду добрый конь. Если вы, господа, не возражаете, я оставил бы его за собой.
– Резвый!.. – прошептал Федоренко. – Это же конь комиссара – Резвый!
Емельянов не отозвался. Широко открытыми глазами он смотрел на хозяйничающего во дворе поручика Дудицкого. Он узнал и его. И даже не очень удивился столь фантастическому стечению обстоятельств – встрече за это утро уже со вторым человеком из тех белогвардейцев, с которыми некогда свела его судьба в плену у Ангела. Более того, брошенный в подвал Кольцов и этот вот Дудицкий и сегодня так же тесно связывались в его сознании между собой, как и тогда, давным-давно.
Однако никак не мог понять Емельянов: но зачем все-таки Кольцов требовал, чтобы о десанте сообщили красному командованию – что за дьявольская хитрость, на которую так горазды беляки, тут зарыта?
А Дудицкий, похлопав комиссарского коня по холке, мельком оглядел его зубы. Остался доволен. Отошел. Скользнул взглядом по пленным. Некоторые были ранены. Они сидели у забора под охраной казаков.
– Видать, убили комиссара, – вновь повторил Федоренко, ни к кому не обращаясь. – Видать, убили!
– Глянь на того вон гада, – с трудом шевеля разбитыми губами, отозвался Емельянов. – Я ведь и его знаю. Вот этого поручика.
– Да пошел ты! – озлился Федоренко. – Всех-то ты знаешь, все-то понимаешь… Тебя человек предупреждал о десанте! А ты что сделал?
– Я его знаю! – ничуть не обижаясь, сказал Емельянов. – Они одной компании, кореша! Еще тогда, у Ангела, корешами были… Сейчас поручик этого Кольцова выпустит…
– Эй, служба! – не слушая его больше, окликнул караульного Федоренко. – Дай закурить! Бог тебе это милосердие зачтет!
Казак, не шелохнувшись, процедил сквозь зубы:
– Ты с Богом раньше меня встретишься! Ишь, сколько людей погубили! Я б вас всех своими руками кончил!
– Жалко, что ты в тот момент на бережок не выходил, – спокойно посетовал Емельянов. Он устало привалился к забору. Дышал тяжело. Лицо от потери крови стало матовым.
Дудицкий вновь коротко взглянул на пленных. Что с ними делать? Был строгий приказ Врангеля: пленных не убивать, отправлять в тыл. А где их тыл?
Взгляд Дудицкого натолкнулся на окованную железом дверь.
– Это что за дверь?
– Погреб, ваш бродь! – объяснил щуплый, малорослый казачок.
– Вот! Туда их и надо упрятать.
– Дак там хтой-тось есть, кажись.
– Кто?
– Дак не говорят. Матом ругаются.
– Бо-олван! Если большевистский пленный, значит, за нас.
Дудицкий подошел к двери, отодвинул тяжелый засов.
– Наблюдайте, братцы, комедь, – шепнул Емельянов товарищам. – Сейчас старые дружки встренутся. Театр!
