Жорж Санд - Пиччинино
Однажды вечером, говоря о нем с Микеле, который признался, что не ощущает никакой симпатии к брату, она сказала:
— По чувству долга ты ухаживаешь за ним, и подвергаясь себя опасности ради него, и оказываешь ему всяческую заботу и внимание. Ну, что ж! Надо любить свой долг, а этот брат — твой долг, и очень страшный долг. Но долг стал бы легче, если бы ты мог полюбить его. Попытайся, Микеле, быть может, его каменное сердце переменится тоже, ведь у него есть способность проникновения. Быть может, он чувствует, что ты не любишь его, и потому холоден сам. При первом твоем искреннем и ласковом порыве, даже если ты не обнаружишь его, он его угадает и, быть может, полюбит тебя в свою очередь. Я сама попробую подать тебе пример. Я буду изо всех сил убеждать себя, что он мой сын, правда, совсем не похожий на тебя, Микеле, но что его недостатки не мешают мне любить его.
Агата сдержала слово, и Микеле старался ей подражать. Ощущая искреннее участие к своим нравственным мукам в этих чистых и самоотверженных усилиях облегчить ему физические страдания, Пиччинино мало-помалу смягчался. И настал день, когда он впервые поднес руку Агаты к своим губам и сказал ей:
— Вы добры ко мне, как мать! Ах, если бы мне быть вашим сыном! Я любил бы Микеле, потому что одна утроба носила нас. Настоящими братьями становятся только через женщину. Она одна может заставить нас понять, что называется голосом крови, зовом природы.
Затем через день-другой он сказал Микеле:
— Я не люблю тебя, потому что ты сын моего отца. Человек, который смешивал свою чистую кровь с кровью женщин, столь различных по происхождению и своей природе, был, наверно, существом переменчивым, сложным, лишенным цельности, потому-то и сыновья его различны между собою, как день и ночь. Если бы я полюбил тебя — тебя, кого я уважаю и кем восхищаюсь, то лишь потому, что у тебя есть мать, которую я люблю, и потому, что я воображаю подчас, будто она и моя мать тоже.
Когда Пиччинино был уже в состоянии вернуться к беспокойной жизни, о которой так тосковал во время своей томительной болезни, он вдруг стал сокрушаться, что ему приходится прервать существование, ставшее для него столь счастливым благодаря Агате и ее сыну. Он с независимым видом отказался от предложений, которые, желая изменения его судьбы, делали ему Микеле и Агата, но было видно, что все же его мучат некоторый страх и сожаления.
— Дорогой мой, — сказал ему маркиз, — вам следует принять эти средства, чтобы расширять и углублять деятельность, которой вы посвятили себя. У нас никогда не было мысли заставить вас послушно и трусливо вернуться в общество, которое вы презираете и для которого вы вовсе не созданы. Но не подчиняясь принуждению, никак не изменяя своим принципам неприятия этого общества, своим принципам независимости, вы можете заключить в обход существующих законов истинный союз с истинным человечеством. До сего дня вы обманывали себя, внушая себе ненависть к людям. Но ведь вы выступаете не против них, а против их дурных и ложных установлений. В глубине души вы любите своих ближних, ведь вы страдаете от их неприязни и от своего одиночества. Постарайтесь же понять истинную суть вашей деятельности. До сих пор вы только воображали, что носите звание свободного мстителя, вы им пользовались лишь для личной мести и для удовлетворения своих инстинктов. Чтобы роль ваша стала благородной и вы могли лучше служить нашей родине, вам не хватает более просторного поля действий и средств под стать вашему честолюбию. Брат предлагает вам такие средства. Он готов с вами разделить свои доходы, и это укрепит вашу силу и ваше дело, никак не связывая вас с обществом. Действительно, вы же не можете стать вельможей и помещиком, не заключая связей с законными учреждениями. Но пользуясь втайне дружеской братской поддержкой, так вам необходимой, вы останетесь в стороне от общества, в котором мы живем, и в то же время обретете власть искоренять его порядки. Вы можете уехать с этого несчастного острова, где ваша деятельность оказывается слишком узкой, чтобы дать какие-то результаты, вы можете искать себе товарищей и последователей в иных местах, можете на чужбине установить отношения с врагами общественного неустройства, трудиться над делом всеобщего освобождения, изучить способы уничтожения рабства и вернуться к нам с познаниями и помощью, которые в один год сделают больше, чем ваши походы против жалких campieri сделали бы за всю вашу жизнь. Ваши способности ставят вас гораздо выше разбойничьего ремесла. Ваша проницательность, ваша сообразительность, ваше широкое и всестороннее образование, все — вплоть до чарующей силы вашего лица и вашей обольстительной речи — все предназначает вас стать человеком политического действия, осторожным и отважным, ловким и мужественным вместе. Да, вы рождены заговорщиком. Случайность рождения толкнула вас на этот путь, а ваш душевный строй помог вам проявиться там с ярким блеском. Но существуют большие заговоры, которые, даже и потерпев неудачу в одной точке земного шара, двигают вперед дело свободы во всей вселенной; и существуют малые, заканчивающиеся на виселице вместе с неведомым героем, затеявшим его. Попадись вы завтра в засаду, ваша банда рассеется и последняя надежда на независимость умрет с вашим последним вздохом. Но готовьте свои заговоры на ярком свету человечества, вместо того чтобы разбойничать во тьме наших пропастей, и вы когда-нибудь станете освободителем наших братьев, вместо того чтобы быть пугалом для старух.
Эти слова были одновременно и жестокими и лестными для чуткого самолюбия Пиччинино. Ему больно было выслушивать такую оценку его прежней жизни, но мнение о его будущих возможностях утешило его. Он покраснел, побледнел, задумался и понял. Он был слишком умен, чтобы обороняться от правды. Агата ласково взяла его за руку, Микеле тоже. Они чуть ли не на коленях умоляли его принять половину состояния, которым были обязаны ему целиком. Слезы гордости, надежды, счастья и, быть может, благодарности покатились из его горящих глаз, и он согласился принять их дар.
Надо сказать также, что неведомо для всех в сердце этого странного человека произошло и другое чудо. Любовь, чистая любовь победила его. Мила была сиделкой при нем, и у Милы нашлись на тигра цепи. Она этим справедливо гордилась, да и от природы она была очень гордой. Любовь капитана Пиччинино поднимала ее в собственных глазах и заставляла забыть урок, который нанес ее самолюбию Маньяни, покинув ее. Она была мужественна к тому же. Она чувствовала, что рождена для жизни более трудной и яркой, чем жизнь прядильщицы шелка. Ее склонности к героическому и необычному хорошо согласовывались с жизнью, полной опасностей и волнений. Кармело, сожалевший при их первой встрече, зачем она не мальчик, которого он, подобно Ларе, мог бы сделать своим пажом, теперь думал иначе и говорил себе, что красота женщины и сердце героини прибавляют многое к прелести товарища, о котором он мечтал.
