Рихард Дюбель - Кодекс Люцифера
Наконец он нашел ее тем же самым способом, что и всегда. Ни стражи, никто другой не знал, где она может быть; семейства Вигантов и Вилфингов уделяли все свое внимание горящему дому, а не боковому выходу, и не заметили, как ее вынесли наружу. Она лежала в стороне, в полном одиночестве, все еще завернутая в одеяло. Тот факт, что рядом с ней не было никого, кто бы заботился о ней, был достаточно веской причиной для того, чтобы понять: надежды Киприана напрасны. Он стоял над ее наполовину прикрытым телом и смотрел на нее, замечая, как постепенно заостряются ее черты. В эти мгновения он бы отдал все, чтобы ослепнуть. Очередной приступ кашля вновь заставил его согнуться. Впрочем, в его сердце бушевала не боль; там росло ничто, дыра, место, некогда заполненное другим человеком, всегда бывшим его второй половиной. Это место было таким большим, что он физически ощущал его сейчас, как будто у него вырвали все внутренности. В мире не осталось ничего значимого, и не имело значения то, что Прагу удалось спасти от ужасного пожара, как и не имело бы никакого значения, если бы она вся сгорела дотла. Его мысли представляли собой никак не связанные обрывки, метавшиеся у него в мозгу, как хлопья пепла на улице, и говорили ему о том, что отцу Ксавье, извещенному епископом Мельхиором, теперь уже нет необходимости утруждать себя и устраивать пожар, и одновременно напоминали, как он освободил примерзший язык Агнесс с помощью кувшина теплой воды тогда, примерно десять тысяч лет тому назад. Большая часть его сознания пыталась заставить его стоять прямо и не дать ему провалиться внутрь самого себя, как всхлипывающей развалине, но с каждой секундой теряла силы.
Другие тоже умели пользоваться шестым чувством; он неожиданно понял, что сбоку от него стоят люди, но не поднимал глаз. Чьи-то пальцы сомкнулись вокруг его запястья. – Нет, – прошептал больной голос, очевидно, принадлежавший Никласу Виганту. – Нет, Киприан, скажи, что это неправда. – Никлас зарыдал. – Детка, – всхлипывал он, – детка, детка, о Господи, дитя мое!
Глаза Киприана горели. Никлас упал на колени. Он закрыл лицо руками и всхлипывал. Киприан увидел, что кто-то встал на колени рядом с ним и обнял его – Себастьян Вилфинг-старший. Себастьяна-младшего, будущего жениха, а теперь почти вдовца, нигде не было видно. Прямая как палка фигура сбоку оказалась Терезией Вигант; как и остальные, она была покрыта пылью и походила на черное от сажи привидение. Ее глаза горели на закопченном лице, которое лишь с трудом можно было узнать. Он услышал торопливые шаги, и кто-то схватил его за плечо.
– Мы думали, ты еще в здании, – выдохнул Андрей. – Затем я увидел вас всех здесь, дал ему бутылочку и… О Господи, это ведь не…
Андрей прижимал к груди малыша Вацлава. Ребенок тихо стонал. Взгляд Андрея метался между бесформенным телом на земле и Киприаном.
– Агнесс? – спросил Андрей. – Господи, Киприан…
Юноша протянул онемевшую ладонь, плетью висевшую на ничего не чувствующей руке. Он провел ею по закутанной голове ребенка, посмотрел в расширенные от ужаса глаза Андрея и отвернулся. Площадка раскачивалась во все стороны. Когда же она перестала качаться, Киприан уже был возле Терезии Вигант. Она не смотрела на него. Он положил руку ей на талию и подвел к маленькой группе людей, состоявшей из одного мертвеца, двух рыдающих стариков, полуголодного ребенка и насквозь промокшего испачканного молодого человека, из глаз которого лились слезы. Терезия не сопротивлялась, но и перед покрытым трупом дочери осталась стоять, гордо выпрямившись. Киприан со вздохом опустился на колени и сжал в руке кончик покрывала; в последний раз он испытывал подобный страх, когда его отец лежал, наполовину оглушенный, в куче мучной пыли и белая пыль сыпалась на его губу, рассеченную ударом младшего сына. Собственно, и сейчас везде лежал удушливый белый слой пыли.
«Я должен увидеть тебя, чтобы попрощаться, – подумал он. – Я могу не вынести вида твоего мертвого лица, потому что тогда я больше не смогу надеяться, – тут же пронеслось у него в голове. – Я люблю тебя, Агнесс».
Никогда за всю свою жизнь он не оглядывался в прошлое. Теперь же он смотрел в него и, осторожно поднимая покров, хотел снова быть тем мальчиком, который пришел ей на помощь с кувшином теплой воды. Не для того, чтобы что-то сделать иначе, а просто для того, чтобы получить возможность прожить каждое мгновение, проведенное с Агнесс, еще раз.
Опять пошел дождь с градом. Рядом с поврежденным Золотым колодцем началось импровизированное празднество – соседи отмечали счастливый исход пожара и решительные действия стражей, но прежде всего свою собственную доблесть, выразившуюся в том, как стойко они держали цепь, передавая друг другу кожаные ведра. Между тем на все еще тлеющих углях дома «Вигант amp; Вилфинг» разгорался небольшой огонь – так почему бы не воспользоваться тем, что само идет в руки и что все равно по-другому использовать уже нельзя? По кругу пошли чаши с вином, ножки индюшек, пышные булки. Мужчина в ночной рубашке, за прошедшее время успевший уже прийти в себя, сидел на цокольной плите колодца и с удовольствием поддавался на уговоры в третий раз рассказать, как он, целый и невредимый, стоял в центре дождя из осколков стекла и кусков оконных рам, после того как взорвались окна зала на втором этаже. Осколки все еще поблескивали в его волосах.
Прибыли члены городского совета, узнали, что опасность миновала, и посчитали за честь для пирующих присоединиться к ним и принять участие в их спонтанном праздничном ужине. Дождь смыл пыль и пепел со всех ровных поверхностей и спек их в некое подобие затвердевшего известкового раствора во всех тех местах, где не сумел унести их прочь. Начальник дневной стражи Староместских ворот Карлова моста присоединился к небольшой группе, заверил всех в своем непосредственном участии в происшедшем и потребовал кувшин вина. В спиртном ему отказали, но он совсем не обиделся. В то время как среди празднующих вокруг огня все чаще слышался смех – хотя, как правило, с истеричными нотками, – в промежутках между взрывами хохота люди бросали вызывающие сильное беспокойство взгляды на скорбящих, разрываясь между чувством облегчения оттого, что пожар потушен, и пониманием катастрофы, приключившейся с их соседями. Порой смех сопровождался резкими звуками очередного приступа кашля пирующих.
Киприан брел, спотыкаясь о тлеющие остатки дома, здесь отпихивая в сторону куски штукатурки, там оттаскивая рухнувшую балку. Его руки были черными как смоль, лицо – маской из пепла. Час назад он, как безумный, карабкался по куче щебня и громко звал Агнесс, разбрасывая во все стороны обломки, и лишь по счастливой случайности не схватился ни за осколок стекла, ни за раскаленные угли, свисавшие с краев балок. Теперь он был измотан, опустошен. Кашель уже не был таким сильным, но все еще досаждал ему. Один раз он упал на колени, мучимый спазмами, но в желудке у него оставалось так мало, что рвота ему не помогла. Постепенно в его сознание просочилось понимание того, что Агнесс либо лежит где-то под завалом, такая же мертвая, как и женщина, которую он за нее принял, либо отсутствовала в доме на момент пожара, а значит, бесследно исчезла. Он отчаянно цеплялся за эту последнюю надежду, хотя и не осознавал этого. Киприан на развалинах дома Вигантов был лишь оболочкой того мужчины, который всегда был убежден, что все в его руках, а теперь беспомощно размышлял, превратилась ли и его жизнь в развалины или у него еще остался шанс побороть судьбу. Он бросил короткий взгляд на Андрея фон Лангенфеля.
